class="p1">Добрята, который еще не отошел от горячки боя, пришел в шатер государя и поклонился. Перед каганом стоял низкий столик, уставленный изысканными яствами, привезенными из Константинополя. Таков был приказ кагана, и ромеи не посмели ослушаться. Старик смотрел на Добряту, прищурившись, но злости в его взгляде уже не было. Не мог он сердиться на такого удальца. Только его светлорусые волосы с рыжеватым отливом, удивляли, хоть и были они стянуты по аварскому обычаю в косы с вплетенными в них лентами.
— Я же не давал команду начинать бой, мальчик, — начал каган. — Зачем ты своевольничаешь? Твой почтенный отец не научил тебя, как надо вести себя в походе? Он забыл объяснить тебе, что значит подчиняться своему командиру?
— Простите меня, государь, — почтительно склонил голову Добрята. — Но я не смог стерпеть оскорбления. Еще раз прошу простить меня, это больше не повторится. Молодость быстро проходит, и я научусь держать свой гнев в руках.
— Вот как? — каган посмотрел на него совершенно иным взглядом. — Ты стерпишь, если тебя назовут рогоносцем, или бабой, или, того хуже, трусом?
— Если вы прикажете, повелитель, — до боли сжал скулы Добрята.
— Плохой ответ, — не меняясь в лице, ответил каган. — Какой же ты после этого воин! За такое обидчика надо прирезать, кем бы он ни был. Ты рос за Дунаем?
— Да, повелитель, — кусая губы от злости на самого себя, ответил Добрята.
— Это дурная кровь твоей матери сказывается, — понимающе сказал каган. — Рабские привычки еще остались в тебе. Гони их прочь, парень!
— Так как же мне быть? — непонимающе посмотрел на него Добрята. — Убиваешь за нанесенную обиду — плохо, не убиваешь — тоже плохо! Повелитель, я не понимаю!
— Не давай повода обидеть тебя! — уперев руки в скрещенные колени, каган склонился в сторону мальчишки, и впился в него тяжелым взглядом. — Люди по одному твоему виду должны понимать, чем закончится для них такое оскорбление. Они должны видеть смерть в твоих глазах. Они должны ронять дерьмо из задницы при одном твоем виде. Вот тогда ты станешь настоящим воином. А пока ты просто мальчишка, чья глупость и тщеславие будут сегодня стоить жизни многим моим воинам.
— Я понял, Величайший, — снова склонился в поклоне Добрята. — Спасибо, что поделились со мной частичкой своей мудрости.
— Можешь идти, — махнул рукой каган, а когда тот вышел, пробурчал себе под нос. — Если вы прикажете, повелитель… Ну, надо же, какой забавный парнишка растет у старого дурака Онура. Вообще на своего отца не похож!
Добрята вскочил на коня, который ждал его у коновязи шатра, и поскакал к своим. А в это время у Золотых ворот, где стояли словене, кипел настоящий бой. Патрикий Бон вывел из города войско, и прямо сейчас латная пехота крушила словенские порядки. Тех было много, и они, словно волны, накатывали на ромеев. Хотя, впрочем, не на ромеев. Войско патрикия, по большей части, состояло из исавров и армян. Авары, стоявшие, по своему обыкновению, за спинами своих подданных, заливали врага стрелами, но тяжелая пехота для них была почти недосягаема. Лишь изредка воин из имперской тагмы падал, поймав стрелу в шею или глаз. Аварскую пехоту неумолимо теснили. Битва не была долгой, и ромеи в полном порядке ушли за ворота, оставив на поле боя сотни вражеских трупов, в основном, бездоспешных словен. Там, куда дошли воины императора, горели осадные башни и тараны, а камнеметные машины были изрублены топорами. Патрикий Бон, начинавший простым воином, знал свое дело туго.
Добрята, закусив губу, осторожным шагом повел коня по месту битвы. Он разглядывал лежавшие в беспорядке тела, исколотые, изрубленные, с головами, размозженными булавой. Он гасил подкатывающую к горлу тошноту, но не отрывал глаз от жуткого зрелища. Каган был абсолютно прав. Все эти люди погибли из-за него, Добряты, и его сердце сжималось от стыда. Хотя, подумал он, они же пришли на войну, а на войне иногда гибнут. Они сделали свой выбор, когда решили пойти вместе с каганом.
Добрята повернул коня и поскакал к лагерю своего рода. Там его ждали люди, которые стали своими. Люди, которые не разделяли его душевных терзаний. Простые парни, презиравшие трусость, для которых мир делился на черное и белое. Они не ценили жизнь, ни свою, ни чужую. И если был выбор между позором и смертью, они всегда выбирали смерть. Там, у костра, где булькала в котле конина с разваренным зерном и зеленью, Добрята и сел, зажав в задумчивости чашу, заполненную ароматным бульоном. Он с аппетитом выпил пахучее варево, а потом сгрыз куски разваренного мяса, вытерев руки о шкуру коня. Ему было хорошо. Он не жалел тех людей, что убил сегодня. Он не жалел и тех, кто погиб сегодня в бою с ромеями. Он был жив, он был сыт, а сам хан Эрнак удостоил его своей похвалы. Положительно, этот день был хорош. И Добрята, подложив под голову седло, заснул сном праведника.
2 августа 626 года. Константинополь. Пятый день осады.
Золотые ворота открылись со скрипом, а из них вышла блестящая процессия. Это были послы Августа Константина III и патрикия Бона к аварскому кагану. Императорские чиновники, сопровождаемые безоружной стражей, пугливо поглядывали по сторонам, окруженные морем варваров. Уар, хуни, огуры, кутригуры, утургуры, оногуры, сагаруры, гепиды, войничи, смоляне, северы, хорваты, сербы, мораване, тимочане, берзиты, драговиты, дукляне… Десятки народов и племен пришли сюда, с жадностью поглядывая на неприступные стены города, за которыми горами лежало золото, шелка и специи.
Доместик Стефан тоже был в этой процессии, подозревая, что без квестора Косьмы, который глупейшим образом подставился, тут дело не обошлось. Ведь всегда была надежда, что каган вспылит и посадит-таки на кол пару-тройку человек из посольства. Просто для того, чтобы остальные были сговорчивее.
Процессия шла по вражескому лагерю, скрывая страх за маской высокомерия. Целых четыре патрикия были в этом посольстве и синкелл [35] храма святой Софии Феодор. Огромный шатер кагана оказался в полумиле от стены, и был окружен частоколом и валами, которые копали пленные жители пригородов, смотревшие на делегацию с молящим видом. Их участь будет страшной, это знали все. Они пойдут впереди войска, заваливая крепостные рвы мешками с землей, или просто станут живым щитом перед словенской пехотой.
В шатер послы императора попали весьма нескоро. Каган, упивавшийся этим моментом, продержал разодетую в шелка константинопольскую знать на палящем солнце несколько часов, и только потом позволил войти. После знойной улицы, залитой слепящим светом, в шатре было довольно темно, и ромеи не
