Мы провели с Лужиным беседу и подписали с ним ряд, он стал тиуном моей вотчины, увеличившейся чуть ли не в два с половиной раза. Так как все села стояли рядом, Лужин знал всех живущих в них наперечет и со знанием дела вводил меня в курс событий. Я смотрел списки, данные мне дьяком из приказа, и только успевал подчеркивать допущенные ошибки. Мной даны были Лужину наказы, чтобы народец берег и лишнего себе не позволял. Кроме того, я сообщил ему, что милостью Иоанна Васильевича я, как только что получивший вотчины, на год освобожден от представления воев, но на следующий год мне надо будет поднять несколько оружных с конями. Сколько, еще уточню, но требовалось, чтобы он начал уже сейчас думать об этом и следующей весной эти люди были готовы.
Лужин привез мой заказ. На телеге лежало несколько снопов мутантного бесхлорофилльного ячменя, набранного деревенскими девчонками по моему приказу. По виду Ефимки было ясно, что его очень интересует, что боярин намерен делать с этим никому не нужным добром. Но вопроса этого я так и не услышал.
Также я приказал Лужину рядом с моей усадьбой в Заречье подыскать место для постройки мастерских и стеклодувной печи. Для того чтобы стало ясно, о чем идет речь, провел его по мастерской и показал здание со стеклодувной печью.
Ефимка крестился, шептал молитвы, но поскреб свою многострадальную лысину и заверил, что все понял. Только вот, если я хочу, чтобы до осени что-то было сделано, надо закупать лес, камень, нанимать артель и начинать стройку.
Услышав это, мой ключник болезненно скривился. Вопрос с деньгами в последнее время вставал достаточно остро. Хотя я и зарабатывал приличные суммы на лечении богатых бояр, но все это утекало как вода – тратилось на мои замыслы. Оставалось лишь надеяться на то, что оброк с двух вотчин исправит положение, тем более что по заявлению Лужина неурожая не ожидалось.
Строительство стеклодувной печи подходило к концу, а вот поиски компонентов для варки стекла продолжались. Гильермо весь приносимый ему материал чуть ли не облизывал, затем качал головой и выкидывал. Так что в ближайшие дни стекло нам не светило.
Лужин, получив инструкции, укатил в деревню. Прошло несколько дней, и у нас появилось пополнение: прибыло несколько человек – будущие живописцы. Все они были почти мальчишками, что меня очень порадовало. Потому что переучивать взрослых, предлагая им другие приемы письма, при моих скромных педагогических талантах было невозможно.
Попав после строгой монастырской жизни в сферу обычного московского быта, ребята оживились. Но весь кайф им поломал прибывший отец Варфоломей, здоровенный поп с мощным голосом. Наш отец Евлампий из Варваринской церкви рядом с ним совсем терялся.
Отец Варфоломей быстро обошел подворье, сунул нос во все щели. Не обнаружив ничего подозрительного, он весь свой пыл направил на бедных учеников, лекарей и живописцев. Батюшка так их замучил, что я в приватной беседе намекнул ему, дескать, царю и митрополиту не понравится, если некоторые из учеников не доживут до конца учебы! После этого отец Варфоломей сбавил напор и обратил все свое внимание на меня. Он чуть не обнюхивал то, что у меня было сделано, и выпытывал, почему я так нарисовал это, а вот это сделал так. Я же, зная, что мне никто не позволит резать трупы и изучать человеческое тело, решил, что все можно нарисовать – все части тела отлить из воска и соответственно раскрасить, тогда никто не скажет, что я занимаюсь кощунством и колдовством. Слава богу, что про зомби и религию Вуду здесь еще никто не знал.
Первые несколько занятий живописцы занимались приготовлением красок. С шумом и гамом этот вопрос за несколько дней был решен.
Так как я сам являлся художником-самоучкой и никакой школы за мной не стояло, очень трудно было продумать план занятий. Но потом я не мудрствуя лукаво применил известный принцип «делай, как я» и объяснял все по минимуму. Талантливый художник в момент схватит то, что надо, ну а те, у кого нет большого таланта к живописи, пусть занимаются чем-либо другим.
Зато медикам я все мог дать так, как необходимо. Естественно, с поправкой на уровень знаний, на который приходилось ориентироваться. Когда мои доходяги в первый раз зашли в комнату, предназначенную для учебы, они были поражены: на стенах висели мои рисунки с кровеносной системой человека, мускулатурой, сухожилиями и, конечно, костями. Когда я рисовал все это, сам не заметил, как потихоньку разошелся и изобразил массу подробностей, пока не очень нужных на уровне моих лекарей. Но каждый из них должен был оказать раненому помощь на поле боя, то есть правильно остановить кровотечение, вправить перелом, вывих и так далее. Поэтому знание строения человеческого тела было обязательным.
Отец Варфоломей против восковых и гипсовых муляжей сказать ничего не мог, но начал с подозрением выспрашивать меня, откуда я знаю, как эти органы выглядят. Я с трудом отговаривался тем, что видел все это в трактатах Авиценны. Также для лекарей у меня был предусмотрен курс траволечения, то есть сбора растений, приготовления настоев и их использования. Конечно, Аптекарский приказ существовал уже почти три года, но, насколько я знал, там еще практически не было людей для решения каких-либо вопросов, кроме лечения царской семьи. Возглавлял этот приказ думный боярин, кто, я еще не удосужился спросить. Но я-то знал намного больше, чем все тамошние специалисты. Между занятиями и приемом больных я с трудом выкраивал время, чтобы попытаться получить местный анестетик. В моей голове сохранились обрывки воспоминаний, из которых следовало, что выделенное из мутировавшего ячменя вещество грамин, обладавшее значительным анестезирующим эффектом, навело ученых на мысль о создании лидокаина, ну а я, по крайней мере, хотел получить грамин. Кроме того, я помнил, что местный анестетик анестезин был получен каким-то немецким аптекарем и представлял собой этиловый эфир пара аминобензойной кислоты. Но если этилового спирта у меня было много, то как получить эту кислоту, я понятия не имел. Поэтому начал работу с получения спиртового экстракта ячменя. Решил, что если удастся выделить грамин, попробую его применить при мелких кожных операциях, может, токсическое действие вещества преувеличено?
Но все мои химические опыты упирались в отсутствие стекла и резины. И поэтому я каждый день посещал уже завершающееся строительство печи для стекловарения. Около печи уже стояли поленницы дров, лежала огромная куча песка. Березовый уголь, камышовая зола и известняк хранились под навесом. Гильермо уже сам проявлял нетерпение, похоже, ему хотелось заняться своей основной работой, а у меня уже были начерчены эскизы реторт, колб, спиртовок, змеевиков и всего прочего, что я хотел получить.
