— А чего с девицей? — навострил уши ведун.
— Да всё бы с ней ничего, — вздохнул хозяин. — Видом ладная, нравом веселая, отзывчивая. Да токмо не везет никак с парнями. Только вроде всё сладится — а у того то с ногой что никак, то с животом, то дело какое из Кшени зовет. Дважды молодцы сватались, а обоим поплохело. Один вовсе утоп, другого скрючило всего, год весь кривой ходил. Ныне никто и носа не кажет, стороной двор обходят. Да и у Милы моей, как с кем замилуется, опосля то волосы ночью спутаются, то раздерется вся в кровь в темноте, а обо что — и непонятно.
— На ночницу похоже, — почесал кончик носа Середин.
— На криксу?
— Ночницу, — поправил ведун. — Есть такие существа в наших краях. Не то чтобы сильная нежить, но всё равно не очень приятная. Понравилась твоя дочь кому-то из них, вот и ревнует, хочет ее одной, при себе оставить. Она ведь не конкретно одного парня, она вообще всех мужчин отпугнуть старается, подальше отвести.
— Не слыхал про такое, — покачал головой мужик.
— А ты послушай, — посоветовал Олег. — Кузнец из меня, может, и никакой, но вот в ворожбе я кое-что понимаю. Значит, земляк, нежить эту нужно заморочить, обмануть, отвести ее от девицы. Ты вот что, после ближайшего полнолуния баню стопи. Но в первую очередь дочери твоей надобно изготовить тряпичную куколку, похожую на человечка: голова, руки, ноги, юбочка какая-нибудь. Перед полнолунием набери в широкую лоханку из реки воды, поставь ее на место, куда лунный свет падает. Дочку свою в первую очередь мыться запусти. Перед парилкой пусть возьмет куклу и запах свой ей оставит. Пот подотрет под мышками, в одежду ношеную завернет. Как помоется, то, ополаскиваясь в последний раз, пусть выльет на себя ту воду, что стояла на луне, и нашепчет: «Унеси вода, злое-чужое, оставь мое, сладкое да белое. Аминь». Потом пусть ждет полуночи, когда в третью очередь в бане нежить намывается. Пусть дверь в парилку приоткроет, да куклу туда и бросит. И наговорит: «Из едина теста, криксова невеста, воле покоряюсь, от мира отрекаюсь, к милому иду, тело белое ему несу». После восхода солнца нужно опять сходить в баню, найти там куклу и спрятать ее где-нибудь в потайном месте, чтобы никому на глаза не попадалась. Но лучше всего — в чужом доме. Тогда ночница точно отстанет.
— Так крикса или ночница? — опять не понял кузнец.
— Этот заговор от любой нежити подействует, те в бане сами промеж собой разберутся.
— Постой, запишу… — Хозяин нашел среди растопки большой кусок бересты, достал из очага уголек, начал было писать — но буквы получались слишком крупными. Кузнец остановился, подумал, потом выпрямился и стал записывать наговорные слова прямо на двери.
— Всё правильно, — подтвердил Олег, глядя ему через плечо.
— Понятно, — вздохнул мастер и полез обратно наверх.
— И не думай, не возьму, — отказался Середин. — Только испорчу хороший материал. Мне ведь только так, по хозяйству чего смастерить. Вот от криницы бы не отказался. Может, поделишься? Заплачу, как за слитки.
— Ну, нету у меня ныне криниц, — развел руками мужик. — Бери, что дают, пока я добрый.
— Не возьму, — отступил к двери Олег. — Опять же, наговор может и не помочь. До полнолуния и не узнаешь. Давай так, хозяин. Коли избавится твоя дочка от напасти, ты мне криницы в Сураву приведи, там я промышляю. А нет… Ну, значит, нет. Договорились?
— Ладно, — с видимым облегчением вернул на место слитки кузнец. — По рукам.
— Тогда пошли, — предложил Середин, — а то, боюсь, потерял меня Лабута. Ты мне вот что подскажи… У вас в Кшени колокол вечевой есть, али еще чего? Как собрания созываете?
— Било у стены напротив торга висит. А тебе-то что?
— Хочу проверить, подействует у вас один обычай новгородский али нет. Город-то у вас вольный. Стало быть, и законы должны быть похожие на те, что в Господине Великом Новгороде.
Крепость они покинули вместе. Кузнец отвернул влево, подошел к подвешенной на вкопанных в землю жердях доске в половину человеческого роста; рядом с ней валялась толстая палка, похожая на биту для игры в городки.
Всё, дороги назад больше не было, как не было и повода оттянуть неизбежное. Коли решил — исполнять надобно. Под выжидающим взглядом мастера Олег подобрал палку и со всего замаха ударил по билу. Оно низко бумкнуло — звук отразился от крепостной стены и раскатился над посадами. Ведун ударил еще раз, потом еще и еще.
Немногочисленный люд на торгу остановился, повернувшись к нему, на ближних улицах появились еще жители, с тревогой спешащие к крепости. Увидев колотящего по доске незнакомца, они успокаивались и останавливались, ожидая продолжения. Когда толпа собралась человек за триста, Середин бросил биту и низко, в пояс, поклонился на три стороны:
— Вам, люди русские, челом бью, вас с собой на дело доброе призываю. На половцев я рать сбираю, в степи ближние пойти, да душегубов злобных наказать. Нынешним летом они в пределы наши ворвались, мельницу разорили, Сураву разграбили, Селезни, Глазок и Козлов разорили начисто, людей русских кого порубили, кого в полон увели… — Площадь возмущенно загудела, и ведун приободрился: — В поход ответный на разбойников вас зову, братья мои. Ныне, как лед встанет, намерены мы с мужиками суравскими и стежковскими в степь с ответом русским идти. Вас с собой зову, мужи кшеньские. Не посрамим звания своего, не предадим земляков своих, что в неволе томятся! Отомстим за кровь пролитую, за слезы детей малых да вой вдовий! Беритесь за мечи отцовские, мужики! С нами идите, помогите дело святое совершить!
Олег остановился, перевел дух, следя за произведенным впечатлением. Народ тревожно переговаривался, однако в ватагу его покамест никто подряжаться не спешил.
— Че примокли, ако мыши, кота учуявшие? — весело поинтересовался Лабута, величественно выплывая откуда-то со стороны ворот. Судя по его состоянию, время, потраченное Олегом на торгу, он провел с предельной эффективностью. — Мыслите, не дойдут половцы до вас? Еще как дойдут! Ныне Селезни с Козловом разорили, завтра сюды явятся, баб ваших переловят, а посады пожгут. Али думаете за стенами отсидеться? Так всю жизнь не просидите! А дома по три раза за лето не отстроите!
Народ на площади притих, слушая веселого бортника, а тот подбрел к билу, привалился плечом к жерди:
— Степняки как крысы — раз лабаз учуяв, не успокоятся, пока всё не разорят. И способ избавиться один: тут же первых тварей прибить, да дохлых за хвосты развесить, дабы товарки судьбу свою узрели. Так Глеб, а? Ты, помнится, хвастался, как един с тремя варягами рубился. А степняков, стало быть, боишься? А ты, Денья, звал меня отару у половцев кустовидских увести. Помнишь, о прошлом годе мед пили? Так я согласен, пошли. Ну что, есть тут хоть един мужик настоящий? Эй, Буривой, чего хоронишься? Не ты ли мечом хвалился, что у Триведа купил? На что тебе клинок ратный, коли байбаком жить намерен? — Лабута громко икнул и презрительно засмеялся: — П-при-итихли, желуди? Да какие вы мужики, тьфу! Мои… — Он громко всхлипнул… — Мои девочки в невольницах погань всякую ублажают, а вы от одного слова половецкого трясетесь! Тьфу! Стало быть, и вашим девкам в подстилки половецкие идти придется! Ну же, мужики! Зима на носу, делать всё равно нехрен. Вы че, все снега спать будете, как медведи, да лапу сосать?! Ну же, шевельнитесь хоть раз! Айда, в степь сходим, развлечемся, головы половецкие пострижем, чужим девкам юбки задерем, своих домой вернем, добра разбойничьего себе на житье прихватим! Э-э, да какого хрена вас шевельнешь. Одно слово, байбаки…
