— Ой, ты степь широ-о-о-окая… — внезапно взвыл Лабута, открыл глаза, старательно закрутил головой: — Мы уже выступаем, а? Бей половцев!!! А ты славный мужик, кузнец. Я тебя уважаю… Да пустите! Че меня, как опившегося, тянете?
Надо отдать бортнику должное: будучи отпущенным одновременно и ведуном, и Глебом, он не рухнул, а, выписывая замысловатые кренделя, целеустремленно двинулся к берегу и даже сам, ни разу не свалившись с мостков, уселся в лодку. Горожанин перевез их обоих на другой берег, помог выгрузить опять задремавшего бортника.
— Ну, прощевай, чужак. Ден через двадцать свидимся.
— С нами пойдешь?
— Пойду, — кивнул мужик. — Нешто, мыслишь, великая радость по морозу сети мокрые перебирать? Не, чужак, степь да меч милее будут. И коням разминка, и мне веселье. Прощевай…
Глеб отплыл, а Середин, растолкав бортника, поднялся на обрыв, огляделся:
— Эй, Малюта! Ты где?! Малю-ю-юта! Куда тебя занесло, электрическая сила?!
Раздраженно сплюнув, ведун принялся описывать круги в поисках мальчишки, пока наконец не обнаружил его в зарослях смородины. Похоже, их спутник сперва облопался мелкими красными ягодами, а когда набил оскомину — растянулся прямо там, где стоял. Успевший изрядно разозлиться Середин пнул его ногой:
— Малюта, разорви тебя шайтан, сколько можно дрыхнуть?! Кони где?
— Ужо пора? — сонно захлопал веками мальчишка. — Вернулись?
— Вернулись, вернулись. Где лошади? Вещи где?
— Дык, там, на поляне, — почесывая себя под мышкой, начал тот выбираться из кустов.
— Где?
— Ну, здесь… — Малюта остановился на площадке, вытоптанной перед спуском к воде, покрутил головой. — Вот здеся были.
— Где?! — заскрипел зубами ведун. Мальчишка долго думал, глядя по сторонам, потом до него дошло:
— Шуткуете, да?
— Где… мои… лошади? — Середин положил руку на рукоять сабли.
— Дык… А вы, стало быть, не уводили? — проявил признаки беспокойства Малюта. — Там кобылка дядькина. Мне за нее… Запорет дядька Захар.
— Не запорет, — пообещал Олег, и сабля со зловещим шелестом покинула ножны. — Где кони, говнюк? Тебя тут для чего оставляли.
— Ты, Малюта, козел безрогий, — покачиваясь, сообщил Лабута, опустился на землю и свернулся калачиком. — Здесь его не руби, кузнец. Попачкаешь всё, и с Кшени увидят. В лес лучше отведи.
— А-а-а-а!!! — внезапно взвыл паренек и с места стремглав кинулся в лещину, что росла за поляной. Треск поднялся такой, словно через чащу ломилось стадо сохатых.
Олег за ним не погнался. Бегать не хотелось. В душе словно оборвалась какая-то струна. Коней не было, и он никак не мог поверить, что уже не увидит своей гнедой, которая сотни, если не тысячи верст носила его от края до края великой Руси, что не будет топать позади верным хвостиком чалый. И вещи тоже пропали. Правда, не все — большую часть он всё-таки оставлял в Сураве. Но вещи-то — неживые. А гнедая… Она ведь дышит в ухо, когда взнуздываешь, она дышит, когда гладишь ее по спине — огромная, теплая, живая. Неужели всё?
— Ненавижу… — Он оглянулся на орешник, загнал саблю обратно в ножны, склонился над глиной у берега.
Последние дни шли дожди, а потому старые следы давно смыло в реку, остались только свежие. Подковы, подошвы, подковы… Ничего не разобрать. Тут нужно быть следопытом. Ведун толкнул бортника в бок:
— Лабута, может, на следы глянешь? Куда они деться-то могли?
— Конокрады увели, куда же еще? — зевнул рыжебородый. — Коли б лошади сами убежали — тюки ведь брать не стали бы?
— Верно… — согласился Олег, и рука его опять потянулась к сабле. — Догоню, убью.
— Как ты пеший конных догонишь? — сонно отозвался бортник. — Опять же, куды они пошли? В Кшень переправиться не могли, но вверх али вниз по реке, к Ельцу — рази угадаешь? Опять же, к Олыму могли уйти. Ныне на тракте нашем ни единой деревни не осталось — и не приметит никто. А там опять и вверх, и вниз можно…
— Проклятье! — В отчаянии прикусив губу, ведун вышел на берег, глядя на плавно текущие воды. Вот кто всё видел: река. Да разве у нее спросишь?
И тут в голове его опять всплыло что-то непонятное, ранее неведомое, невесть откуда взявшееся… Олег отвернул к покачивающимся на ветру камышам, сорвал один из них, сделал два надреза один против другого, срезал кисточку, самый конец стебля размочалил зубами и загнул. Потом скинул сапоги, ремень, засучил штанины, вошел по колено в воду и тихонько подул в стебель, старательно прислушиваясь. Никаких звуков уловить не удалось — но у Середина откуда-то была уверенность, что именно так быть и должно. И что тот, кому надо — услышит. Среди камышей тяжело плеснула вода. Потом еще раз, но уже ближе, среди кувшинок. Олег опустил стебель и торопливо начертал знак воды. В ответ вода тихонько хихикнула, пошла мелкой рябью. Из-под ног к самой поверхности поднялось белое зеленоглазое лицо, опушенное длинными волосами. Тело, уходящее под нити речной крапивы, казалось всего лишь светлой полоской.
— Чего звал, свояк? — шевельнулись синие губы.
— Кто коней моих увел, не видела?
— Холодно…
— Я знаю, — отмахнулся ведун. — А коней? Лошадей видела, как уводили?
— Холодно мне… Согрей, свояк. Согрей… У живых губы горя-ячие…
— А лошадей как уводили, ты видела?
— Согрей… Скажу…
Этого только не хватает — с утопленницами целоваться! Хотя это вроде не навь, не мавка. Русалка, вроде. А русалки души не выпивают. Они по любви земной тоскуют. Даже замуж за людей иногда выходят и детей рожают. А потому не намного опаснее обычной земной девицы
— Холодно… — опять повторила речная жительница.
Олег вздохнул, вспомнил горячий, теплый бок своей гнедой, опустился на колени прямо в воду и наклонился к белому лицу. Со стремительным плеском взметнулись над поверхностью руки, смыкаясь за его спиной в прочных объятиях, в губы хлынул обжигающий лед, от которого занемели десны, язык, щеки. От неожиданности и боли Середин рванулся назад, вскочил на ноги. Русалка засмеялась, медленно погрузилась в глубину. Губы ее теперь стали красными.
— А кони… где? — с трудом ворочая тяжелым языком, спросил Олег.
— Вниз по реке ушли. Недавно, — ответила вода.
— А задержать ты их можешь?
— Торопись, свояк. К ночи нагонишь.
— К ночи… догонишь… — недовольно буркнул Середин, выбираясь на сушу. — Пеший конного…
Он опустил мокрые штанины, быстро намотал портянки, натянул сапоги, подскочил к бортнику, со всей силы пнул его ногой:
— Вставай, побежали.
— Куда? — недовольно буркнул тот.
— Конокрады вниз по реке уходят.
