«Про изнеженность русских боярынь тоже, получается, немного приврали — с такими вот поездками, любой зад поневоле обретет упругость гранитного камня».
Чуть тряхнув рукой, Дмитрий поправил обвивающие ладонь четки. Перещелкнул с десяток деревянных бусин, ощутил под подушечками пальцев гладкое тепло и в очередной раз задумался — над тем, почему каждый раз, когда он касается древней смолы, то ощущает зыбкий, буквально на грани чувствительности, «привкус» энергетики отца Зосимы. Следовало ли это понимать так, что янтарь способен накапливать и удерживать в себе чужую силу? И только ли янтарь обладает такими свойствами, или тут возможны варианты? Сплошные вопросы, а ответов на них — чуть.
«По возвращении, надо бы подкатиться к отцу, заради небольшой экскурсии по сундукам Большой казны. Или проще сразу попросить себе полдесятка небольших перстеньков с разными камнями?».
Еще раз погладив застывшие кусочки солнца, царевич прижал деревянные бусины к лицу и вдохнул аромат можжевельника. Как–то сама по себе вспомнилась Кирилло—Белозерская обитель… И тут же разум мимолетно кольнуло острое сожаление — о том, что он не может наложить свою загребущую лапу на кое–какие монастырские сокровища. А в особенности на личную библиотечку одного святого старца, в которой обнаружились все три тома «Канона врачебной науки» знаменитого Абу Али Хусейна ибн Абдаллах ибн Сины, и два других его трактата: практически неподьемная «Книга исцеления» и увесистая «Книга знаний». Не топорные латинские переводы, сделанные католическими монахами в меру своего разумения — нет, драгоценные инкунабулы были исписаны затейливой арабской вязью. Словами не передать, что Дмитрий почувствовал, поняв, что именно он видит!.. Гремучую смесь из жадности, детского восторга и дичайшего желания обладать — только усилившуюся, когда он вдоволь их полистал, а потом рассмотрел и остальные фолианты. Правда, перед этим он долго убеждал сам себя, что не бредит: уж больно сложно было поверить, что в келии одного из светочей православной веры может найтись сразу пяток трудов арабского ученого–энциклопедиста Авиценны. А так же семь трактатов римского медика, хирурга и философа Клавдия Галена, и несколько книжных «новинок» от совсем недавно (относительно, конечно) усопшего светоча европейской медицины, амбициозного Теофаста Бомбаста фон Гогенхейма, более известного под именем Парацельс . Кстати, «Правдивое слово» за авторством Цельса , признаваемое большинством церковников восточной и западной ветвей христианнейшей церкви как произведение сугубо еретическое, на грубых деревянных полках тоже присутствовало. Определенно, монастырскому целителю было позволено много больше, чем иным, более именитым иерархам Русской церкви.
«Только вот епископов много, а из целителей он такой один. Были бы еще, так обязательно упомянул бы их в одной из бесед».
М-да, беседы. Когда выяснилось, что отец Зосима вполне спокойно (пусть и медленно) читает рукописи на арабском, древней латыни, старогреческом, помеси немецкого и новой латыни, старофранцузском и глаголице — юный наследник только и смог, что вовремя захлопнуть приоткрытый было рот.
«Ну, допустим, с арабским и германо–латинским суржиком мне помогут толмачи Посольского приказа. Древняя латынь… Сам справлюсь. Остаются старогреческий и глаголица. Возможно, духовник? Новый, так как козла Агапия я в свой огород более допускать не буду».
Еще раз вдохнув можжевелового аромата, он убрал четки в пояс, гадая — удастся ли еще свидеться с девяностолетним старцем? Великолепным собеседником (пожалуй, первым в новой жизни, кто заставил его изрядно попотеть, скрывая свои секреты и возможности), отличным целителем, врачующим не столько болезнь, сколько самого больного, и единственным из живущих, кто видел его прадеда — Иоанна третьего Васильевича, собственным народом нареченного Великим.
«Прадед Великий, деда иногда величают Строителем , отца обзовут Грозным… Или Жутким, если мой план потерпит неудачу. Интересно, а какого титула удостоюсь я?».
Мысли, ненадолго вильнув, опять вернулись к первому хозяину четок. Одно только наблюдение за тем, как тот лечил добравшихся до обители паломников, уже было весьма полезно. Правда, сами больные царевича интересовали в весьма малой степени — а вот отслеживание переливов чужого Узора… Неспешный ток силы из средоточия, яркие нити нервов, мерная пульсация сосудов — и все это светилось так, что о приближении отца Зосимы его временный ученик узнавал за добрых полсотни шагов — причем, в этом ему и стены не были никакой помехой.
«А вот если бы уже я, вместо того чтобы держать свою силу, отпустил ее на волю — он бы почувствовал меня метров этак за десять, и сквозь каменную кладку метровой толщины?».
Увы, но исходя из всех наблюдений и собственных умозаключений, на положительный ответ тут надеяться не приходилось — покамест все, что он смог проверить и тем самым подтвердить (или опровергнуть), прямо заявляло, что степень чувствительности прямо зависит от силы. То есть чем больше и мощнее средоточие, тем тоньше и дальше видит чужую энергетику его хозяин. Уровень же своего монастырского наставника Дмитрий оценивал как… Хм?.. Ну, заметно выше себя прежнего. И примерно четверть от себя же нынешнего. В десять лет. Интересно, что будет к годам хотя бы двадцати?
— Димитрий Иоаннович?..
В этот раз наследника отвлек десятник постельничей стражи — занятый своими мыслями, он едва не проехал мимо места, где высланные вперед кашевары подготовили для колонны небольшой привал. Довольно крупный ручей позволял вдоволь напоить лошадей, над жаркими кострами сразу в трех котлах уже булькал и парил мясным духом густой кулеш, а для царевича расстелили небольшой ковер повышенной толщины и лохматости. И даже бросили на него несколько «подушек», из сложенных в несколько раз конских попон. Проигнорировав подставленную в качестве опоры спину стража, царевич самостоятельно покинул седло, мягко приземлившись на пожухшую придорожную траву. Довольно потянулся, глядя как Черныша уводят к проточной воде, размял ноги в недолгой прогулке… А затем не без юмора наблюдал, как его собираются покормить. Для начала из котла тщательно вылавливали наиболее аппетитные кусочки мяса, затем их немного разбавили на совесть разваренным зерном, и напоследок царевичева кулеша отведал сам кашевар. Потом заботу проявил подошедший десятник, после него отметился полусотник, по дороге черпанул свою порцаечку стольник — и в результате всех этих дегустационных мероприятий, первоначальный объем каши в глубокой «походной» серебряной миске (скорее уж мини–тазике) уменьшился примерно на четверть.
