– Нет, я о другом,– перебил я ее.– Ядовитые – понимаю. Но не могли же они одновременно всем коровам попасться. Как-то оно...
– Одна другой рознь. Вот, к примеру, трава хвощ. Ежели разок, другой, третий дать – вовсе ничего не будет. А месяцок пройдет – скотина с боков спадет, молока помене даст, потому как скапливается у ей в брюхе отрава[26].
– Так что, они такие глупые, что ли? – вновь не понял я.– Ведь не первый раз они там сено косят. Тогда коровы раньше бы сдохли – в самое первое лето.
– Сказываю же: им скопиться надо, чтоб поболе. В прошлые лета они там так густо не росли, вот коровы и перемоглись. Да и не в хвоще одном дело. Тамо и прочих в достатке. Иные и вовсе не приметны – искать в сене учнешь, дак весь запарисся. Лучшей же всего вовсе там было не косить, да народец тож понять надобно – худо с сеном нынче. Пущай не так, яко с хлебушком, а все одно – до весны то ли хватит, то ли нет. Тут и к Змеиному вражку пойдешь, и к гадючьей речке, и куды токмо не залезешь. Да и не было там о прошлые лета кое-чего. А тут мокрило, почитай, все лето, вота они и разрослись под дождями...
– Так, будем считать, что с этим разобрались.– Я хлопнул по коленям и, не откладывая, приступил к выяснению всего остального: – А что за метлу ты оставила на ветке?
– Слухай Осину поболе. Ничего я там не оставляла, даже и не видала.
– То есть он соврал?
– На кой? Скорее всего, и впрямь видал, а мне не до того было, чтоб на деревья глазеть.
– Так эта метла что, и правда на дереве болтаться могла? – удивился я.– А кто ее туда закинул?
– Никто. Само выросло,– сердито откликнулась старуха.– Енто ее в народе так прозвали – ведьмина метла, а на деле – растет из березы али там ольхи целый пук веток, прямо с одного места. Чего поперло – пойди пойми. Али ты помыслил, что я и впрямь на ей летала? – И, криво усмехнувшись, согласилась: – Хотя да, ежели ведьма, то должна.
– Более того, на мой взгляд, умение летать на метле – это единственное, что отличает ведьму от обычной бабы,– заметил я, но тут же торопливо добавил: – Но я ничего такого не помыслил, не думай, вот только хотел узнать: а в лес-то ты ночью ходила? Или Осина и тут брешет?
– Да нет, тут его женка не сбрехала,– неохотно призналась бабка Марья,– а уж куда да к кому – мое дело и потому сказывать не буду.
– Да и не надо,– хмыкнул я.– Подумаешь, великая тайна – сам небось догадаюсь. Куда – понятно, к камню заветному. К кому – тоже ясно. Кроме Световида, в лесу ни души. Зачем – угадать не берусь, но не на зло ворожить, это точно.
– А тебе...– начала было старуха, но сразу осеклась, умолкла и продолжила только после небольшой паузы: – Хотя да, запамятовала, откель ты сам в нашу деревню притопал.– Горько усмехнулась.– Ну а коль енто ведомо, остатнее и сам домысли. Дело-то нехитрое. Чай, не в одной Ольховке людишки от глада мрут.
– Неужто еду таскала?! – осенило меня.– Так ведь ты сама впроголодь живешь. К тому ж с Матреной не раз делилась, да и девчонку ее к себе взяла.
– Я так поняла, что ты сам на то намекнул, когда велел половину своей доли мне отдать,– заметила старуха.– Ишь ты, не поняла, стало быть.
– А что, голодно ему?
– Ежели бы один, куды ни шло. А там ишшо дюжина душ. Лес ныне вовсе худо родил – ни гриба не дал, ни ягоды. А на кореньях с травой долго не протянешь.
– Двенадцать душ! – ахнул я.– Ничего себе! Что же ты раньше молчала? Хорошо хоть теперь сказала – буду знать.
– От знаний во рту кусок хлеба не появится,– вздохнула бабка Марья,– да и голодное брюхо к знанию глухо.
– Так-то оно так, да не всегда,– рассеянно протянул я, прикидывая, как половчее разделить обоз, да еще желательно сделать это до его приезда в деревню – ни к чему местным знать, с кем пришлец поддерживает столь дружеские отношения, тем более после массового падежа скота.
Кое в чем убедить вновь собравшийся у Марьиной избушки народ мне удалось. Расчет оказался верный, и люди, поев, несколько подобрели. Вдобавок я не только напомнил им предупреждение старухи, сказанное ею во всеуслышание прошлым летом, но и провел наглядную демонстрацию – что за сено у них и в чем оно отличается от Матрениного.
В довершение ко всему я сводил их в лес, к той самой «ведьминой метле». Пук веток действительно бросался в глаза, разумеется, если задрать голову вверх, и разительно отличался от соседних веток, росших на том же дереве.
Пришлось лезть наверх, чтобы наглядно показать, откуда эта «метелка» на самом деле растет, ну и сорвать ее от греха. «Придумает же природа»,– ворчал я, карабкаясь. Но сорвал все добросовестно.
Только ближе к ночи деревня вроде бы угомонилась. Что-то там пытался вякать неугомонный Осина, но к этому времени я окончательно устал, выдохся, а потому сменил бесполезные в данном случае уговоры на более эффективное средство.
– Я Меньшому обещал показать, как умею ремни со спины вырезать,– внушительно заметил я,– и показал бы, да он почему-то не захотел. А твоего желания я и спрашивать не стану – достану сабельку и...
С этими словами я медленно вытянул ее из ножен и сделал пару эффектных оборотов, которым меня научил в свое время дядя Костя. Конечно, продемонстрированной джигитовке не хватало ни скорости, ни мастерства, да и лошади не имелось. К тому же приемчиков с закрутками и вывертами я знал всего ничего и был рад уже одному тому, что ни разу не выронил оружие из рук – вот было бы позорище. Но для абсолютно неискушенных в этом деревенских жителей и такого оказалось с лихвой.
Народ мгновенно отпрянул, и не только от меня, но и от Осины, оставив последнего стоять в гордом одиночестве, с широко открытым ртом – то ли готовился заорать «Убивают!», то ли это было высшей степенью удивления.
– Вот так мы могем,– заметил я, убирая саблю в ножны,– и ремней нарезать тоже... могем. Понял ли?
Осина, по-прежнему не закрывая рта, молча и часто-часто закивал.
А бабке Марье я наутро другого дня, обмозговав ситуацию еще раз, заметил:
– Чую, угомонились они только на время, да и то... если еще раз что-то случится – лето неурожайное или иная дрянь,– сразу все вспомнят. А меня уже не будет, заступиться некому. Потому, думаю, уходить тебе надо из этих мест. Совсем.
– Куда? – насмешливо протянула старуха.– Кому я сдалась-то? Опять же в иное место приду, на кусок хлеба как заработать – токмо лечбой. Десяток-другой вылечу, а один помрет – вот и сызнова слава пойдет худая. Да и стара я с места на место скакать. Ладно уж, пущай тут забивают, коль судьба такая. То мне за давний грех кара, потому неча роптать да иную долю искати. Сама себя баба бьет, коли не чисто жнет. Напекла я в младые лета пирогов худых, вота и судьба мне всю жисть животом маяться. Да и в народе тако же сказывают – каково сошьешь, таково и износишь.
