— Узнал? — усмехнулся Измаил.
— Не узнаешь тут, — огорошенно прошептал Ольгерд. Изображенный на фреске человек разительно напоминал убитого Душегубцем отца. — Теперь объясни мне, где теперь ваша реликвия, и при чем тут пропавшие саркофаги?
— Охотно, — кивнул Измаил. — Во время строительства церкви мы провели тайную церемонию. Замешали кровь князя Всеволода в расплавленный небесный металл выковали из него пернач.
— И что, никто не догадался за столько лет его перековать по-новой?
— Это невозможно. Переплавить небесный металл могут лишь наши мастера. Реликвия хранилась в ковчежце до прихода монголов. Хан Бату был благоразумным правителем. Он прислушался к совету нашего посланника и трогать пернач не стал. Внук Чингисхана оказался столь добр, что посоветовал, чтобы реликвию перепрятали понадежнее. Удержать суеверных нукеров от грабежей могли, да и то не всегда, лишь могилы, поэтому с тех пор и до недавнего времени реликвия сохранялась в одном саркофагов. Которые стояли здеь до недавних пор.
— Так кому же могло прийти в голову княжеские саркофаги из церкви увозить? — изумился Ольгерд. — Судя по отпечаткам, весу в каждом было по нескольку сот пудов. Не иголка. Да и кому они вообще могли понадобиться?
— Для того чтобы это выяснить, я и пришел сюда, — ответил Измаил.
Ольгерд было собрался продолжить расспросы, но к ним, шелестя одеждами, подошел один из церковных служек.
— Вы уж простите, ради Бога, уважаемые путники. Церковь, по закону христианскому, денно и нощно открыта для всех, кому нужна молитва и утешение, но мы ко всенощной готовимся, дабы молить господа нашего Иисуса Христа о спасении душ братьев наших невинно убиенных. Просит вас настоятель смиренно: либо присоединяйтесь к молебну, либо потерпите до завтрашнего дня, дабы делами суетными таинству не мешать. А с первыми лучами солнца возвращайтесь и оставайтесь здесь, сколько душе угодно…
Ольгерд с Измаилом спорить не стали. Бросив в стоящую рядом кружку несколько талеров, взяли по свечке, поставили их у иконы покровителя воинов, Георгия — Победоносца и покинули церковь. У коновязи, забрав лошадей, продолжили разговор.
— Ну ладно, с твоими делами все худо-бедно понятно, — произнес Ольгерд, проверяя подковы. — Да только в толк взять не могу, при чем тут разбойники? Где и как они в этих делах мог свой куш углядеть?
— Я уже подумал об этом, — отозвался Измаил, сноровисто проверяя доставшуюся ему фузею. — Я вижу только один ответ. Тот, кого ты назвал Душегубцем, каким-то образом проник в тайну реликвии и тоже хочет ей завладеть.
— Так, похоже, оно и есть. И что ты предлагаешь делать?
— Прежде всего — объединиться в поисках. Душегубец знает что-то, чего пока не знаем мы. Найдем реликвию — обнаружим и Душегубца. Отыщем Душегубца — узнаем, куда пропал Черный Гетман.
В голове у Ольгерда промелькнула вспышка воспоминаний. Из серого тумана выплыла вдруг любецкая поляна в тот день, когда они с Ольгой оказались вдвоем в лесу. Встали пред взором сечевики, сгрудившиеся вокруг походного ковра и зазвучали в ушах слова, произнесенные батуринским полковником: "На черную раду нужен бы Черный Гетман"…
В горле у него пересохло.
— Черный Гетман, ты сказал? — спросил он осипшим голосом.
— Ну да. Этот пернач в здешних местах именно так называют. Толком о нем никто ничего не знает, но легенды передаются с давних времен. Так что, по рукам, литвин? Враг моего врага — мой друг…
Раздумывать было не над чем.
— Мне тоже на крови что ли клясться? — спросил у нового боевого товарища.
— В этом нет необходимости, — ответил тот. — Договор скреплен кровью твоего рода.
— Ладно. Тогда давай на ходу решать, что будем делать дальше? Закат вон уже…
— Прежде всего нужно разузнать, кто и когда похитил саркофаги.
— Резонно. В монастыре были еще ваши были?
— Нет. Только убитый кастелян.
— У монахов надо бы порасспрашивать. Эдакие тяжести незаметно не вывезти.
— Без свидетелей, конечно, не обошлось. Но обитателей монастыря сегодня лучше не тревожить. Они напуганы убийствами и вряд ли что расскажут, к тому же Душегубец мог оставить здесь собственных соглядатаев. Даже и не знаю, с какого конца разматывать этот клубок.
— Зато я знаю, — сказал Ольгерд. — Едем на Куреневку.
* * *
Новый монастырский привратник, заслышав церковный колокол начал, уже закрывать ворота, как мимо него, отбросив прилаженную створку, пронеслось двое всадников: до зубов вооруженный казак, а за ним подозрительно ладный в седле богомолец с ружьем поперек луки и с заводной лошадью на поводу. Привратник, памятуя о судьбе своего предшественника, проворно отскочил в сторону, и из укрытия наблюдал за скрывающимися меж дерев фигурами. Пусть себе ищут неприятностей на ночь глядя…
Сердитый народ
Куреневские казаки справляли поминки по убитому разбойниками Остапу. В глубине обширной усадьбы в саду под вишнями стоял длинный, укрытый белыми скатертями стол, сплошь уставленный бутылями и богатой снедью. За столом кучно сидел слободской народ. Застолье перевалило за высшую точку — большая часть горилки, вслед за кутьей, гречишными поросятами и вареной в казане телятиной перетекла уже в бездонные казацкие животы. На подворье, ожидая объедков, перебрехивались собаки. Над садом, выворачивая душу, неслась песня, длинная и тягучая, как степная дорога:
Ой на… Ой на горi та й женьцi жнуть
Ой на… Ой на горi та й женьцi жнуть
А по-пiд горою, по-пiд зеленою
Казаки йдуть
Ге-ей! Долю-долю, гей!
Ши-ро-ко-о-о…
Казаки йдуть!
— Ох и добре спели, хлопцы! — промочив пересохшее горло, произнес кошевой. — Эту самую песню батько мой дуже любил. Рассказывал, что когда с Сагайдачным ходил на турок, пели они ее во всех походах…
Ольгерд, Сарабун и Измаил сидели как почетные гости, по правую руку от хозяина. На Куреневку они вернулись три дна назад. Раненый ошевой, у которого гнев и доброта ходили рука об руку, приказал разместить их в доме, поставил на довольствие и предоставил на время самим себе. Измаила Ольгерд отрекомендовал как спасенного из разбойничьих лап богомольца, а Сарабун к их прибытию ни в каких рекомендациях не нуждался, эскулап-недоучка взял кошевого в столь плотный лекарский оборот, что тот давно позабыл о прошлых обидах, орал на весь двор, что здоров и вообще, предпринимал титанические усилия, чтобы избавиться от опеки и вернуться к своим старшинским обязанностям.
Пару дней после неожиданной стычки казацкая слобода гудела как улей, которому в леток ткнули палку. Превым делом отправили двух гонцов — одного к полковнику, с просьбой о помощи, другого к московитскому воеводе, с жалобой на распоясавшихся брянских разбойников. В ожидании ответов чистили пищали рядили, а не пойти ли, чтоб зазря коней не гонять, на Брестский шлях и, раз уж такие дела вышли, не погромить ли по тамошним местечкам кровопийное иудино племя…
