Стас про себя застонал.
— Думаю, товарищ полковник, ненадолго эти цветные сны. Косоглазые товарищи скоро опять отобьют. Эти эфесы помассивней будут, чем на спортивной рапире.
— Но и ты с годами стал крепче, чекист, — подмигнул полковник. — Не первый год в органах, что тебе парочка-другая сотрясений? Ничто нас в этой жизни не вышибет из седла… Кстати о седлах… Прапорщик Елизавета!
В дверях тут же возникла «секретарша».
— С завтрашнего дня будете объезжать данного молодого человека. Ему уже бабы и пальмы мерещатся. Шутки шутками, а он не просто какой-нибудь дворник, а мужчина с табельным оружием. А ну как что в голову ударит?
— Так точно, — солидно кивнула шевелюрой, аккуратно уложенной на принципиально «штатский» манер прапорша. — Заезжу до упада. Ничего в голову не стукнет. И пальмы сниться перестанут.
Стас мрачно встал и подошел к окну, глядя на безмятежный московский дворик, где облетала листва.
«А чем я недоволен, в сущности? — подумал он. — Весело, деньги платят, никаких тебе вынесений служебных несоответствий и командировок куда не надо. Другие бы за это дядя Саше ноги целовали, а мне их манеры не нравятся».
Он повернулся к столу.
На него смотрел улыбающийся полковник, вертя в руках стасово удостоверение.
— И старые кони на что-то годятся, не так ли? — спросил он у Елизаветы, потом насупился. — Надо к тебе корочку гвоздями прибить, что ли. Недалеко так до беды, враги не дремлют!
Стас протянул руку, с удовольствием отметив, что пальцы совершенно не дрожат.
Взял удостоверение и положил его во внутренний карман пиджака, подумав: «Надо бы туда взведенную мышеловку установить, или противоугонное устройство».
— По ментальному самоконтролю тебе двойка, капитан, — заметил полковник. — Чуть мысли смешались — можно из тебя веревки вить, если знаешь — как. Посему мой приговор остается в силе — тренировки наращивать и наращивать. Баб и вермут урезать до необходимого минимума.
— Разрешите идти на пост? В смысле — в спортзал? — спросил Стас сухо.
— А когда ты собираешься с Елизаветой обговаривать время и место встречи?
«Это что, не шутка была?» — колыхнулась в голове мысль, и под хохот дяди и зловредной прапорши он заполошно схватился за карман с удостоверением.
— Встречаемся, товарищ капитан, — официозным тоном сообщила Елизавета, — в три ноль-ноль на метро ВДНХ.
— И что там?
— Там… — мечтательно закатила глаза прапорша, потом раздвинула слегка влажные от помады губы и провела кончиком языка по жемчужным зубам. — Там кони.
— Не понял.
— Четвероногие кусачие животные. Используемые человечеством примерно с эпохи неолита в качестве вьючного или верхового скота.
— И мы их будем… это… того…
— Именно так. Использовать в качестве верховых животных. У меня, между прочим, разряд.
— Товарищ полковник, — Стас побагровел. — Это-то зачем? Мечи, кони, тесты эти дурацкие?
— Ты не думай, — участливо сказал дядя Саша, — за тебя партия давно все продумала. Осталось действовать.
Совершенно неожиданно для себя Пшибышевский скорчил зверскую физиономию, щелкнул каблуками и вознес руку в фашистском приветствии:
— Хайль!
И тут же почувствовал, что ремешок на наручных часах его странно болтается. Опустил глаза и успел увидеть мелькнувшую руку прапорихи. Та сконфуженно потупилась.
Умиленно глядя на племянника, полковник наставительно изрек:
— Ломка стереотипов и нарушение правил собственного поведения — верный путь к парированию любых попыток ментального контроля. Прапорщик получает двойку и наряд вне очереди за топорную работу. Засим все свободны. Можно оправиться и закурить.
Стас уже выходил вслед за оскорбленной прапоршей, когда полковник сказал:
— А с гитлеровской символикой ты не балуйся. Не по-нашему это, не по-славянски как-то. Ломка стереотипов — дело правильное. Но надо и меру знать.
— Так это древнеримское приветствие, товарищ полковник, — возмутился Пшибышевский.
— Грамотный, — грустно констатировал начальник. — Завтра коню свой интеллект покажешь. Свободен.
В кабинете дежурства «на телефонах» Стас стоял у окна, мрачно разминая себе поясницу. Напарник с обеда запаздывал. Вторым заступил Герман, чего никогда не было. Обычно симбиозником Пшибышевского становился один из терминаторов с первого этажа. Эти умели только рассказывать бородатые анекдоты да профессионально выхватывать из кобуры чужое табельное оружие. Было в их умении много сноровки, и никакого колдовства. Всякий раз Стас успевал почувствовать начало движения, осознать его и даже начать дергаться. Вот только двигался он объективно медленнее, чем оба бывших армейских спецназовца. Те, может, и не умели вести грамотное наружное наблюдение или взламывать компьютерные шифры, но в одиночку голыми руками разоружить караул — пожалуйста.
Забавным было то обстоятельство, что Стаса они отчего-то считали себе ровней, Германа ни во что не ставили, а прапориху боялись, как средневековые хлебопашцы деревенскую колдунью. Той доставляла странное удовольствие эта странная форма мужского внимания. А может — и не доставляла, кто их разберет, балаганных актеров в погонах?
Он закончил мять поясницу и сел на стул, ребрами ладоней простукивая внутренние части бедер, морщась и ругаясь сквозь зубы. За сим занятием его и застал как всегда жизнерадостный Герман.
— Что, брат-капитан, — ухмыльнулся он, сыто рыгнув и вытаскивая из кармана пачку «дирола», — заездила Лизаветка тебя? В паху больно, поясницу ломит и хвост отваливается?
Стас кивнул, сосредоточенно продолжая самомассаж.
— Не баба — огонь!
— Слушай, — вдруг взорвался Пшибышевский, — почему вы никогда не разговариваете по-нормальному, в этой чумовой конторе? Все кривляетесь, острите невпопад, из любой фразы делаете театральный монолог?
Герман крикнул:
— Оп-пля! — И вытащил из кармана своей необъятной куртки банку джина с тоником и целлофановую упаковку соленых сухариков.
Стас покачал головой. Его Тень, как всегда, попала в точку. Именно такого дикого сочетания вкусов и требовала его пересохшая от телефонных разговоров глотка.
— Оттаял? — делово поинтересовался Герман под звук открывающейся банки. — Иду на служебное преступление, спаиваю напарника на боевом посту. Цени.
— Ценю, — буркнул Стас, с наслаждением отхлебывая теплую, пахнущую одеколоном жидкость, от которой его в другое время просто тошнило. — Рубль двадцать за кило живого веса.
