патологоанатом, а какой-нибудь египтолог или хотя бы таксидермист... ну, пожалуйста, постарайтесь не волноваться, – смущенно проговорил я, заметив, что Железный Феликс прижимает руку к груди. – Болит? Давайте я позову врача.
Дзержинский покачал головой. Все же он послушался и какое-то время полулежал на подушках с прикрытыми глазами.
– Как жаль, что Абрикосов еще живой, – пробормотал он уже спокойнее. – Знаете, Ганс, это был бы идеальный кандидат, – он еще немного подумал и добавил. – Есть еще Владимир Воробьев, он как раз тут. Они с молодым Збарским курировали проект бальзамирования Ильича. Я лично дал ему разрешение. Эта парочка мне понравилась, они чем-то напоминают ваших Ильфа и Петрова.
Я вздрогнул, представив Ильфа с Петровым за бальзамированием.
– Ну, ладно. Давайте пока сойдемся на секте. Мы с Васильченко составим список возможных исполнителей и проверим их на причастность, – сказал я, скрывая неловкость.
На самом деле, я мог заниматься этим уже два дня. Просто мне было проще думать о сговоре Ильфа, Петрова и Ленина, чем о том, что в Москве орудует сумасшедший таксидермист-сектант.
Дзержинский кивнул в знак согласия.
– А вас я попрошу провести в постели не меньше двух недель, – добавил я. – Во-первых, вам действительно нужен покой. Во-вторых, я хочу, чтобы наши сектанты были уверены, что вы на грани жизни и смерти. Последнее, что нам нужно, это повторное покушение. И еще, подумайте, пожалуйте, над тем, какие у них могут быть идеи. Не думаю, что их конечная цель это подставить Министерство Соответствия такими топорными методами.
Железный Феликс пристально посмотрел мне в глаза. Я нахмурился: он, очевидно, все же намеревался заработать сегодня инфаркт.
– Нужно подумать, – согласился он. – Когда-то я хотел стать священником, поэтому я… словом, я подумаю. Может, они хотят показать, что лучше бы этой новой жизни вообще не было? Или наоборот, им хочется, чтобы новый мир был полностью таким же, как и старый? И мумия Ленина лежала в Мавзолее на Красной площади?.. Да, Ганс, нужно подумать.
10.07.1942
Ташкент, частный сектор
Е.П. Катаев (Петров)
Александр Ширяевец несколько дней обещал показать новым приятелям, как готовить настоящий ташкентский плов, и вот наконец-то собрался.
Во дворе у него стояла загадочная конструкция из обожженных кирпичей, гордо именуемая мангал, и приготовление плова начали с того, что водрузили на нее огромный казан. Ильф сразу побежал его фотографировать, Петров с Приблудным тем временем притащили старый стол из сарая, а Александр Васильевич ушел переодеваться и вернулся в колоритном мясницком фартуке.
Следующий час Ширяевец резал баранину, Петров чистил ядреный ташкентский лук, Ильф – морковь, а Ванька Приблудный крутился вокруг стола, хватаясь то за одно, то за другое, и убегал проверять каждый громкий звук с улицы – он вроде кого-то ждал.
В последний раз Ванюша исчез на пятнадцать минут, и они даже слегка насторожились:
– Чего там Ваня копается? – пробормотал Ильф, не поднимая головы. – Кто-то пришел?
Женя кивнул: его тоже волновал этот вопрос. Хотя Иля все равно это не увидел – он старался не отвлекаться от доски с морковью. Стол был немного кривой, Ильф стоял с краю, и от каждого неосторожного движения морковки начинали скатываться с доски. Илюша собирал их со смущенной улыбкой женатого человека.
– Ванюша говорил про какую-то передачу для Учителя, – сообщил Ширяевец. – Сходить, что ли, посмотреть?
Петров внимательно посмотрел на него, смахнул рукавом набежавшую слезу – глаза щипало от лука – и с улыбкой сказал:
– Вы слишком устрашающе выглядите, Александр Васильевич.
В самом деле, в своем мясницком фартуке Ширяевец походил не на поэта, а на маньяка. Образ довершали подсохшие потеки мясного сока и небольшой топорик в руке, который Александр Васильевич использовал для разделки мяса – очевидно, для колорита, потому, что в ножах недостатка не было.
– Женя, вы, как всегда, драматизируете, – заметил Ильф. – Если Александр Васильевич не будет неожиданно выскакивать из-за угла, то все обойдется.
Ширяевец положил топорик на стол и задумчиво вытер пальцы о фартук:
– Мне просто не нравятся Ванькины подозрительные знакомства, – неохотно признался он. – Кого он там караулит? Товарищи, вам бы присмотреть за ним.
Петров серьезно кивнул и тут же поймал насмешливый взгляд соавтора – кажется, тот отнесся к идее присматривать за Приблудным скептически. Но прокомментировать ничего не успел, потому, что Ширяевец смущенно помялся и продолжил:
– Я беспокоюсь насчет Вани и его «Учителя», уж не знаю, кто это. Я пытался поговорить с ним, но он не слушает. Может, вам удастся как-нибудь повлиять на него, – сказал он без особой уверенности. – Если толку не будет, я напишу Сереже Есенину, но мне не хотелось бы этого делать, потому, что…
Петров так и не узнал, почему Ширяевец не хочет обращаться к Есенину, ведь именно эту секунду Приблудный избрал для своего триумфального возвращения – совсем как в бульварном романе.
– Эй, вы!.. – завопил он, показываясь с другой стороны дома, где была калитка. – Тащите Ильфа сюда!.. У нас тут явление!..
С этими словами он скрылся за домом, и через пару секунд вновь появился, буксируя за локоть растерянно моргающего Мишу Файнзильберга. За второй локоть его придерживал смуглый худой узбек с сурово нахмуренными бровями и решительным выражением лица. На вид ему было чуть больше тридцати, но Миша, который был старше в полтора раза, бросал на него жалобные взгляды, как на старшего брата. Еще кто-то шел у них в арьергарде, но Петров разглядел только голову в тюбетейке.
– Товарищи, это Анвар и Тохир Хашимовы, – деловито представил гостей Приблудный. – Так, вот, стоит за столом, это Илья Ильф, вот Женя Петров, он лук чистит, а вот Сашка Ширяевец, и там еще где-то, – он махнул рукой куда-то за дом, – бродит Николай Клюев, крестьянский поэт. От
