Когда флот вышел в море, корабли стали распускать паруса, словно множество гусениц, сбрасывающих коконы и превращающихся в бабочек. Робер де Клари описывал это зрелище как «прекраснейшее из всего, что представало глазам с сотворения мира».[258]
Он писал, что «казалось, будто все море трепещет и пламенеет кораблями». Кроме того, из-под его пера рвется ощущение могущества, почти неуправляемой силы, передавая волнение, охватившее армию христиан.
Однако нельзя сказать, чтобы все прошло гладко. «Виола», одно из самых крупных транспортных судов, затонула. Несколько человек из французской знати не смогли подняться на борт из-за состояния здоровья, а одна из групп, возглавляемая Стефаном де Перше, предпочла отправиться в Апулию, откуда весной 1203 года отплыла на Левант. Но еще более важно — Бонифаций Монферратский что у него дома возникло срочное дело, требующее его присутствия, и пообещал присоединиться к армии, как только сможет. Таким искусным маневром он избежал участия в нападении на Зару, что позволило ему сохранить хорошие отношения с папой римским.
Отправившись из Венеции на восток, крестоносцы прошли мимо городов Триест и Муглия, обеспечив их подчинение.[259] В сущности, флот обошел вдоль всего побережья северо-восточной Адриатики, демонстрируя могущество крестового похода, чтобы утвердить владычество Венеции в регионе. Он принудил Истрию. Далмацию и Славонию выплатить дань, а затем бросил якоря в Поле. Там крестоносцы сошли на берег, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия, прежде чем двинуться к Заре, куда прибыли в день святого Мартина, 11 ноября 1202 года.
К этому времени жители Зары уже знали о намерениях венецианцев. Шпионы в средневековом мире кишели повсюду, так что, едва план стал известен крестоносцам, стало неизбежно, что достаточно скоро информация доберется и до Зары. Жители города подготовились к защите.
Тем временем в Риме папа Иннокентий получил известия о тревожном развитии событий от своего представителя в крестовом походе, кардинала Пьетро Капуано, который в конце осени перебрался из Венеции к папскому двору. Пьетро попытался убедить дожа перевезти крестоносцев в Александрию, как было решено изначально. Но ему не удалось уговорить простить невыплаченную сумму. Кардинал был расположен к крестоносцам и прекрасно понимал, с какой ужасной дилеммой они столкнулись. Но для него, по крайней мере, было важнее всего, чтобы поход хотя бы начался. Епископ Конрад Альберштадтский поинтересовался мнением Пьетро на этот счет и услышал недвусмысленное заявление: «Его святейшество предпочитает наблюдать неподобающие действия, нежели лицезреть полный провал кампании».[260] По существу, Пьетро одобрил нападение на Зару.
Но у папы римского на этот счет было другое мнение, и можно только представить себе ледяной прием, оказанный легату, который принес известие о таком изменении направления движения и о его целях. Иннокентий был глубоко взволнован подобным оборотом событий. Он написал письмо (ныне оно утрачено), в котором категорически запрещал нападение на город под страхом отлучения от церкви. В более поздних письмах он ссылался на
«Строгий запрет вам [крестоносцам] пытаться вторгнуться или нарушить границы христианских владений, если только они не создают злостных препятствий на вашем пути. Может возникнуть и непредвиденная необходимость, которая позволит вам действовать иначе, согласовываясъ с указаниями нашего легата. [Это послание] должно было отвратить вас от столь нечестивого плана».[261]
В «Gesta Innocenti» приводится текст сходного послания. Но папа не предвидел, что его легат одобрит подобные действия.
Угрозой отлучения от церкви Иннокентий употребил самое сильное из имеющихся в его руках средств. Отлучение означало полное исключение их из христианской общины, так что отлученный не мог причащаться и вообще участвовать в церковных службах. Таким образом человек подвергался не просто остракизму, но своего рода проклятию, и это было самым страшным в представлении средневекового жителя. То, что Иннокентий указал на такую возможность, явно указывает на его ужас перед возникшей ситуацией. Аббат Петр из Люцедио переправил послание папы в Зару, куда оно прибыло как раз в тот момент, когда крестоносцы расположились лагерем под крепостными стенами.
Когда флот достиг Зары, жители города закрыли ворота и полностью вооружились, однако они хорошо понимали, что практически не имеют никаких шансов противостоять армии крестоносцев. 12 ноября они отправили видных представителей города в качестве послов к дожу с предложением сдать город и все имущество, если им сохранят жизнь. Дандоло рассудительно заявил, что не может согласиться на такие условия, не обсудив их предварительно с руководителями крестового похода. Это можно счесть признаком нежелания дожа показаться в глазах товарищей сторонником самовольных решений. Несмотря на то, что осада Зары явно была идеей венецианцев, Дандоло старался вести себя предусмотрительно. Однако внутри лагеря французов возникла устрашающая трещина.
Группа родовитых дворян, возглавляемая Симоном де Монфором, была настроена против кампании и делала попытки отказаться от осады. Пока многие видные крестоносцы совещались с Дандоло, сторонники Симона отважно начали действовать. Они направились к посланцам Зары и заявили, что говорят от имени всех французских крестоносцев. Спросив, почему жители собираются сдаться, если им придется сражаться только с венецианцами, они пообещали, что французы не присоединятся к нападающим. «Вам нечего опасаться их [французов]», — уверили посланцев сторонники Симона, согласно сведениям Виллардуэна. Послы попросили публично повторить услышанное, и выбранный посланником Робер де Бове направился в город, где произнес ту же речь. Уверившись, что все крестоносцы находятся в разладе с венецианцами, жители Зары решили прервать переговоры с осаждающими.
В это же время дож обратился к большинству крестоносных лидеров, и те вынудили его принять соглашение Зары. Но когда Дандоло вместе с своими советниками пришел в шатер, где должны были ждать посланцы из города, их уже не оказалось. Жители Зары не могли знать, что они имели дело лишь с небольшой частью французской знати, и Робер де Бове не мог выступать от имени всех французов.
Такой раскол среди крестоносцев привел Дандоло в ярость. В конце концов, он изо всех сил старался сохранить всеобщее участие в принятии решений. И все же ситуация ухудшалась. Вмешательство Гюи, аббата-цистерцианца из Во-Серне (монастыря, расположенного в 22 милях к юго-западу от Парижа), лишь подлило масла в огонь. Гюи был сторонником Симона де Монфора. Каким-то образом ему удалось получить письмо, отправленное папой, в котором понтифик недвусмысленно запрещал нападение на Зару, угрожая несогласным отлучением от церкви.
Это была политическая и эмоциональная бомба. Аббат зачитал собравшимся письмо папы Иннокентия и заявил: «Господа, именем римского папы я запрещаю вам нападение на город. В нем живут христиане, а на каждого из вас возложен знак креста».[262] В послании все было очевидно — армия не должна была осаждать принадлежащий крестоносцу город.
Однако для дожа такой приказ значил меньше, нежели священный договор между его народом и французами. После провозглашения папского послания Дандоло пришел в ярость. Не говоря уже о финансовом вопросе, жители Зары в прошлом причинили венецианцам много вреда и заслуживают отмщения. Робер де Клари приписывает ему такую фразу: «Господа, знайте, что я не отступлюсь ни за что, даже ради святейшего [папы римского]».[263] Он обратился к лидерам экспедиции с просьбой о поддержке: «Вы обещали мне помочь мне завоевать [Зару], и теперь я призываю вас выполнить свое обещание».[264] Французы оказались перед ужасным выбором: не подчиниться папе и быть отлученными от церкви — или отказаться помочь Дандоло, рискуя моментальным крушением крестового похода.
Между дожем и Симоном де Монфором разразился ожесточенный спор. Пьер де Во-Серне, племянник аббата Гюи, писал, что венецианцы угрожали его дяде, и графу Симону пришлось вмешаться, чтобы не дать людям дожа убить Гюи.[265] Симон уже продемонстрировал свое неудовольствие, отведя своих людей от стен города, а теперь заявил: «Я пришел сюда не для того, чтобы истреблять христиан». Он говорил о том, что нельзя причинить урон жителям города, и пообещал, что «они не пострадают от его людей». Он принял решение и покинул лагерь.
Крестовый поход все более распадался на части. Первый раскол возник, когда отдельные группы предпочли Венеции другие порты отправления. Произошедшее в Заре было вторым, гораздо более существенным расколом в деле священной войны. Предыдущие кампании крестоносцев, например, Первый крестовый поход или осада Лиссабона в 1147 году (во время Второго крестового похода), в значительной мере были обязаны успехом полному единодушию всех участников. В 1202 году столь драгоценное и жизненно важное качество священного воинства стремительно исчезало. Отъезд Симона повлиял на духовное и практическое состояние похода, поскольку проявил тревогу по поводу незаконности нападения на христианский город и лишил армию заметного количества рыцарей. Оставшиеся крестоносцы оказались еще более подвержены давлению внешних партий, предлагавших военную поддержку в обмен на возможность воздействия на направление крестового похода.
