Действия Робера де Буве и Симона де Монфора не только разозлили венецианцев, но и привели в смущение французов. Дав слово дожу помочь в осаде города, они чувствовали, что в случае отказа от участия в нападении их честь будет поругана. Так, в результате сложных манипуляций руководство крестового похода преднамеренно предпочло утаить от основной части армии папское послание (только знати было известно его содержание) и начать нападение на город. Практическая целесообразность явственно восторжествовала над суровой церковной теорией.
Осада Зары началась 13 ноября 1202 года. Защитники свесили со стен кресты в тщетной надежде усовестить оставшихся крестоносцев, но это не привело ни к какому результату. Воины лишь сомкнули ряды. Множество людей и созданных в Венеции устройств уже было спущено с кораблей. Крестоносцы развернули строй осадных орудий, включая баллисты и камнеметные орудия — petrary, которые начали постоянную бомбардировку стен и башен Зары камнями и снарядами.
К сожалению, среди средневековых авторов нет единого мнения относительно перечня и описания этих устройств. В Древнем Риме была известна баллиста «mangana» — устройство, действовавшее за счет сил скручивания, с использованием единственного рычага, нижний конец которого был продет в горизонтально закрепленный пучок жил. Рычаг оттягивали назад, закручивая жилы; будучи освобожден, он ударялся о перекладину-траверс, а камень из чаши на его конце летел дальше. И все же принято считать, что к концу XII века основной формой осадных машин стала рычажная артиллерия. Эти устройства впервые возникли в Китае и появились в Европе в IX веке через арабов. Они представляли собой длинный рычаг, укрепленный на двух опорах. Группа людей сгибала один конец, в результате чего после отпускания он возвращался в исходное положение, выкидывая из чаши снаряд. Вероятно, таким образом можно было метнуть камень весом в 33 фунта примерно на 400 футов{22}. Разумеется, подобная мощь едва ли могла оказать серьезное воздействие на прочные крепостные стены, хотя с помощью таких орудий можно было поражать уязвимые проходы и разрушать деревянные конструкции — например, навесные галереи для стрелков. Их можно было использовать для поражения солдат и создания серьезных разрушений в городе, которые отвлекали бы обороняющиеся войска. Petrary, вероятно, являлись увеличенным вариантом такой же машины, разработанной для использования против крепостных стен, тогда как баллисту скорее могли применять против пехоты.[266]
Прибыв в Зару, флот крестоносцев прорвался сквозь цепь, натянутую через вход в бухту (она служила в качестве ворот в порт). Это позволило придвинуть корабли под стены и прямо на них установить осадные лестницы. В «Devastatio Constantinopolitana» отмечается: «Они осадили Зару со всех сторон, с суши и моря. Было поставлено более 150 машин и баллист, а также лестницы, деревянные башни и бесчисленные прочие приспособления».[267]
В течение пяти дней крестоносцы пытались ворваться в город, обстреливая его, стараясь штурмовать крепостные стены, однако результата почти не было. Потому было решено применить самое эффективное из средневековых осадных орудий — мину. Создание мины было опасным и сложным делом. Обычно оно начиналось с отрытия нескольких подземных ходов по направлению к стенам осажденного города или крепости. Сложность организации подкопа зависела от типа почвы. Болотистые или насыщенные грунтовыми водами земли представляли естественную защиту от мин. При более благоприятных грунтах выкопанный проход укреплялся деревянными сваями. Когда по расчетам подкоп оказывался под крепостными стенами, его конец начиняли хворостом и взрывчатыми материалами и поджигали. Следовавший взрыв и пожар уничтожали и подкоп, и стены над ним, создавая брешь, в которую могли ворваться нападающие.
В эпоху средневековья эту методику использовали мусульмане и христиане: при осаде Лиссабона в 1147 году крестоносцы соорудили целую систему подкопов. В труде одного из очевидцев, озаглавленном «Захват Лиссабона», отмечено:
«Тогда крестоносцы стали рыть подкоп под стенами крепости. Этот подкоп имел пять входов и простирался на глубину сорока локтей{23} от входа. Работы были завершены за месяц… Когда подкоп был подведен под стены, заполнен горючим материалом и подожжен, на рассвете той же ночи около тридцати локтей стены обрушилось на землю. Тогда мусульмане, охранявшие ее, разразились скорбными воплями, что труды их теперь пропали, и наступающий день станет для них последним».[268]
Тремя годами ранее мусульманин Зенги, правитель Алеппо, с помощью мины проложил путь в христианский город Эдессу в северной Сирии. В 1202 году жители Зары осознавали смертельную опасность подобного оружия и вновь предложили сдачу на первоначальных условиях.
24 ноября город распахнул ворота и, как бывало почти всегда при осадах в средние века, победители поделили трофеи. Крестоносцы пообещали сохранить жизнь горожанам, но это не помешало им обшарить весь город. В одной из городских церквей сохранялись мощи святого Хризогонуса. По иронии судьбы, его праздник приходился как раз на 24 ноября — но, к огорчению жителей города, он не оказал им божественного покровительства.[269] Гунтер из Пайри заявляет, что Зара пала без кровопролития. С другой стороны, папа Иннокентий обвинил крестоносцев в убийстве горожан во время осады.[270]
После падения Зары экспедиция должна была сделать передышку. Дандоло указал на особенности местного мореплавания. Уже наступала зима, и продолжать движение было невозможно. Как бы то ни было, но Зара оказалась богатым городом, способным обеспечить экспедицию необходимыми припасами. Люди дожа заняли половину принадлежащей городу ближайшей гавани, французы — остальную часть, и каждая группа заняла для своих предводителей лучшие здания в городе.
В конце 1202 года Дандоло мог с некоторым удовлетворением заметить, что усмирил непокорного соседа. Его товарищей по крестовому походу обуревали более сложные чувства. Их великое предприятие споткнулось о целый ряд препятствий: потеря Тибо Шампанского; едва не вылившийся в катастрофу недостаток людей в Венеции; а теперь — небольшой успех экспедиции, все еще находящейся на севере Адриатики. С другой стороны, на месте Тибо оказался весьма авторитетный человек, экспедиция продолжалась, она была великолепно оснащена и уже подтвердила свою военную действенность. Однако все эти мысли терялись перед страхом относительно реакции папы римского, когда он узнает о падении Зары.
Руководители похода вскоре тоже проявили озабоченность. Они написали папе римскому послание в надежде, что он освободит их от церковной анафемы. Впрочем, такой исход событий казался маловероятным, поскольку город уже был взят, и крестоносцы не собирались оставлять его, как бы ни распорядился Иннокентий. И все же посольство в Рим являлось способом успокоить массу воинов, которые наверняка ответили бы волной гнева и ярости после публичного объявления отлучения от церкви.
Разграбление Зары не означало, что вожди крестоносцев полностью забыли о духовном аспекте их предприятия. Самый факт участия в крестовом походе уже ясно продемонстрировал их религиозную искренность. Но попытки примирить набожность с необходимостью любой ценой выплатить долги были слишком сложны для понимания простых рыцарей.
Посольство состояло из четырех человек — епископа Нивело Суассонского, Жана де Нойена, клирика, служившего секретарем графа Балдуина, а также Робера де Бове и Жана Де Физа. В декабре 1202 года оно направилось в Рим испрашивать прощения за действия крестоносцев. Венецианцы не стали направлять своего представителя, считая, что не сделали ничего дурного — и стало быть, не подлежат никакому наказанию. Дандоло разъяснил такую позицию в послании, которое отправил папе. По его мнению, нападение спровоцировали сами горожане Зары, которые нарушили феодальную присягу Венеции. Дандоло удивлялся и недоумевал, как папа мог доверить защиту города такому человеку, как Эмико, который носил крест из неискренних побуждений. Он писал, что король принял крест «только для того, чтобы носить его, даже не пытаясь совершить хотя бы паломничество, для которого паломники обычно принимают крест, но чтобы позариться на чужие владения и преступно удерживать их».[271] Дож знал, что в 1200 году Эмико принял крест в основном для того, чтобы использовать его для прикрытия во время гражданской войны с братом Андреем, и в самом деле не имел особых намерений когда-либо отправиться в Святую Землю. Оглядываясь назад, можно принять такую точку зрения — но нельзя сказать, что она нашла какое-либо понимание в Риме.
