Строчки про то, как 'за счастье народное бьются отряды...' конвойным категорически не понравились, судя по тому, что двое солдат по приказу унтера соскочили с влекомой каторжанами платформы и быстро обнаружив 'крамольника' (что было нетрудно, поскольку со-узники по упряжке постарались от меня максимально дистанцироваться, как только поняли, что сейчас будет) неплохо отлупили меня прикладами. Особо, однако, не усердствовали, стараясь бить по ногам и заднице. Болезненно - но не смертельно. Оно, конечно, понятно: охране нужно, чтобы подконвойные не только дошли до места назначения, не разбегаясь (за беглецов, потраченные патроны и убитых при таких побегах ещё и отчитываться бы пришлось, а оно надо?), но и дотащили вверенную платформу с грузом. Искалеченный же каторжник - 'бурлак' никуда не годный. Так что, как сказал гораздо позже персонаж Папанова, 'били больно, но аккуратно', чтобы уголовник не забывался и крамольных песен впредь не орал. Внял и до самого вечера старался помалкивать, чтобы не нарываться на новые неприятности.
Метод перевозки грузов силами каторжан, как выяснилось, был хоть и не слишком быстрым, но тем не менее действенным: за световой день наш этап проволок восемь платформ, две теплушки и обшарпанный зелёный вагон-'третьеклассник' мимо двух станций, а на третьей нас загнали на какую-то запасную ветку-отстойник и, выдав ужин, сразу же позагоняли в те самые теплушки, заперев снаружи и поставив часовых. К сожалению, в отличие от завтрака ужин представлял собой малоаппетитную бурду из перловки и разваренных в слизеобразную массу недозрелых баклажан. Полагавшиеся к этому 'пиршеству' чёрствые куски чорека оказались более съедобны, а содержимое котелка я, отхлебнув три ложки, пожертвовал в польщу желающих, которые тут же отыскались. Я так понял, что в Баку, поближе к 'зраку начальственному' гешефтмахеры, ответственные за кормёжку заключённых, старались не слишком борзеть, потому и питание было хоть не из деликатесов, но, по крайней мере, сытным и вкусным. А в глуши азиатской провинции давно всё разворовано и попилено. Этапников можно и дерьмом накормить, а сэкономленные на продуктах деньги рассовать по карманам. 'Запомните, джентльмены: эту страну погубит коррупция', как сказал Боярский в одной кинокомедии. Вот только смеяться мне как-то не хочется.
Следующий день прошёл примерно также, разве что на следующей станции, где пришлось вновь заночевать в теплушках, в наши эрзац-'котелки' из жестянок наплюхали кашу из траченой шашелем пшеничной сечки с бараньим жиром и кишками и выдали по некрупной луковице. Зато ночью, в тесноте вагона, у меня произошла довольно занимательная беседа.
Как-то незаметно рядом со мной оказался парень лет двадцати двух-двадцати пяти на вид, широкоплечий, с грубыми чертами лица, окаймлённого уже готовой сформироваться в бородку щетиной. Я и сам зарос, как дикобраз: бритвы осуждённым не полагаются и физиономии нашей каторжанской братии приводили в цивильный вид в последний раз в астраханской тюрьме. При этом правилом было и обстригание тупой машинкой половины головы, чтобы нас даже в бане нельзя было принять за 'вольных'. Впрочем, как я узнал на собственном опыте, 'воля' в Российской империи - понятие относительное. Дворяне и священники вольны делать что хотят, естественно, не скатываясь в откровенную уголовщину, и ездить куда заблагорассудится, насколько позволят финансы. Большинство купечества из 'второгильдейцев', как правило, привязаны в своей деятельности к конкретному региону (третья купеческая гильдия, как выяснилось, упразднена ещё при Александре Втором). А все простолюдины жёстко ограничены в перемещениях системой 'временных паспортов', и беспаспортный автоматически считается подозрительным бродягой и подлежит аресту, а дальше - как повезёт: поручится за тебя сельская 'община' - повезло: оштрафуют, может, розгами выдерут, да и отправят на родину. Не окажется поручителей - и загремишь ты на каторгу, руду копать или дороги строить. А с испачканной каторгой биографией судьба твоя в дальнейшем незавидна. Удача - если сумеешь стать чернорабочим или подсобником на фабрике, на иное 'варнаку' рассчитывать не стоит. Можно, конечно, в сибирскую или туркестанскую глушь забраться и существовать там в полном чучхэ, сиречь 'с опорой на собственные силы', но для такой жизни характер нужен специфический. Ну а не повезёт - покатишься, раб божий, по уголовной дорожке. Как в известном фильме: 'украл, выпил, - в тюрьму!'. Только вот это ни разу не комедия...
- Как, товарищ, рёбра-то и мясо целы? - Парень негромко обратился ко мне. - Ить лупцевали тебя нынче с душой... А то, если что, так у меня малость зверобойного отварчику имеется, можно бы и протереть тебе, ежели повредили чего...
- Благодарствую. Били сильно, но аккуратно - процитировал я папановского персонажа. - Так что отварчик попридержи, добрый человек. Мало ли, какие ещё случаи в жизни будут.
- Ну, гляди, товарищ, как скажешь...
Чуть помолчав, ночной гость продолжил беседу:
- Меня Петром зовут. На пять годов присудили, да сюда прямо из-под Петербургу загнали.
- Андрей. В Польше за бродяжничество забрали. Два года каторги.
- Это чего ж они, аспиды, так вызверились-то? Ежели всех босяков сюда загонять примутся, так и Россия пообезлюдит...
- Да вот, Петро, так вышло. Деревню мою следствие сыскать не смогло, чтобы поручительство стребовать. Да то, что бежать пытался при задержании, тоже припомнили, думается. - При воспоминании о первом знакомстве с российскими правоохранителями 'царского образца' я невесело усмехнулся и это, похоже, не укрылось от глаз собеседника.
- Деревню, говоришь? А я гляжу: по повадкам человек ты вроде городской, товарищ Андрей. В деревне разве что твой тятька жил. Ну, да то, видно, мне помстилось. Оно тебе виднее, кто ты родом и откуда.... Только я чего спросить-то хотел? Ты вот нынче песню пел хорошую. Не слыхал такой прежде. А я страсть как песни рабочие люблю, сам рабочий человек. Ты бы мне слова пересказал, как товарищ товарищу. А я тебе другие перескажу: я разные знаю.
- Что, тоже такие, за которые прикладами лупят? - Поинтересовался я.
- Так не без того... Мне вот удивительно, что ты со своей такой песней среди уголовных оказался-то. У этой братии всё больше другие в почёте-то.
- Могу и другие, только не люблю. А эта под настроение тогда пришлась...
- А ещё про рабочих песни знаешь? Которые 'под настроение'?
- Кое-что знаю... Только сейчас и за песню, оказывается, бьют. - Тут я припомнил прочитанную ещё в школе историю из жизни. - Вот, к примеру, построили французы в девятьсот первом году у себя броненосец 'Цесаревич', для русского флота заказанный. Всё, как полагается, французское: броня, машины, пушки. Золотом уплачено было столько, что иную губернию год прокормить можно, и ещё бы осталось. Ну, это и понятно: дело военное, денег не пожалели. Авось не всё чиновники разворуют, сколько-то останется, так что хватило. Вот только французы команду на броненосец свою сажать не стали: моряков туда из России привезли. Встречали их и провожали обратно - уже с кораблём - торжественно: речи всякие говорили, оркестры гимны играли - и наш, и тамошний, по праздничному случаю и винную порцию матросам двойную выдавали. Красота! Долго ли, коротко ли, а приплыл броненосец в Россию. Моряков на сушу начали пускать. И тут началось: флотские же народ такой, от чарочки никогда не отказывается. Вот и стали братишки, как в кабаке водочки накушаются, тот французский гимн горланить, очень он на память хорошо ложиться. А полиция их из-за этого хватать принялась, да в политике всяческой обвинять, чуть ли не в покушении на устои. Вот так вот и бывает: иную песню-то надо знать, где петь, а где и промолчать. Я вот сегодня не подумал, да и огрёб прикладами, так-то...
- Это что ж за гимн такой? С французами вроде как приятельство сейчас... - Усомнился Пётр.
- Гимн-то хороший. Только у нас его с другими словами перевели, за которые раз-два - и в тюрьму могут.
Я придвинулся чуть ближе и тихонько просвистел несколько тактов 'Марсельезы'.
