Даже право петь «Море» он делегировал мне. Парни рассказали, что едва ли не переселились в репетиционный зал во Дворце культуры. И уже первого ноября они продемонстрировали свои достижения. Пригласили на очередную репетицию меня и Волкову, отыграли все четыре припасённых для конкурса мелодии («Ты возьми моё сердце», «Наша земля», «Небо молодых» и «Комсомольское лето»). Парни исполнили их на твёрдую четвёрку.
Но композиции буквально преобразились, когда к музыке добавили Алинин голос. Наложение вышло не идеальным. Я пометил в уме этот факт, когда восстанавливал дыхание (пока Алина пела, я почти не дышал). Заметил царапины на своём предплечье — их оставила на моей коже Изабелла Корж: она крепко вцепилась в мою руку во время премьеры конкурсных песен. Мы с Беллой переглянулись, улыбнулись. Поблагодарили певицу и музыкантов бурными овациями. Корж метнулась к Рокотову, заключила его в объятия. Я усмехнулся. Потому что испытал похожее желание: захотел вдруг обнять Волкову. Я смотрел, как Алина и музыканты по очереди вынимали из пачки сигареты. Слышал, как Волкова пообещала Сергею, что во второй половине ноября посетит все репетиции ВИА. Вспомнил об Уитни Хьюстон — но отложил разговор об Алинином поведении на сцене до нашего с ней возвращения из Москвы.
* * *
Третьего ноября, накануне отъезда в Москву, я пришёл к Волковой. Подгадал свой визит на вечер, когда Кукушкина убежала домой. Поднялся сразу на пятый этаж, застал Алину за просмотром старых фотографий.
— Ностальгируешь? — спросил я.
Волкова кивнула.
— Страшно возвращаться в столицу?
Алина повела плечом.
— Немного.
— Москва образца тысяча девятьсот восемьдесят первого года, — сказал я. — Через год после олимпиады. Такой я её не видел. Но скоро увижу. Не переживай, Волкова: будет интересно. Мы с тобой не пойдём на Красную площадь и в Мавзолей. Ведь так? У нас с тобой в столице совсем другие достопримечательности.
Усмехнулся и спросил:
— Какие родственники у тебя остались в Москве?
— Тётя, — сказала Алина. — Двоюродная.
— Прекрасно! Тётя нам подходит. Слушай и запоминай, Волкова…
«Надеюсь, тебе уже икается, товарищ Лившиц, — подумал я. — Потому что в пятницу мы с тобой встретимся».
* * *
Четвёртого ноября я вышел из дома пораньше. С сумкой на плече. Мама настояла, чтобы я «зашёл за невестой». Мамино требование не нарушило мои планы. Ещё вчера пообещал своей соседке по парте, что мы с ней вместе поедем на вокзал. Я не поднялся к Волковой: поленился. Дождался Алину около подъезда. Точное время встречи мы с ней обсудили вчера. Замёрзнуть в ожидании её появления я не боялся. В первых числах ноября в Рудогорске стояла морозная погода. Но сегодня на улице (ожидаемо) потеплело до минус пяти градусов по Цельсию. Снег уже не скрипел под ногами. На радость детям он стал липким (в меня дважды бросили снежками, пока я шагал к пятиэтажке Волковой: первый улыбчивый пионер промахнулся, а его одногодка угодил снарядом в мою сумку). Мама вчера просмотрела по телевизору прогноз погоды. Она заверила, что в Москве сейчас тепло: плюсовая температура.
Память подсказала, что завтра наступит тот самый день, когда мы с мамой в прошлой жизни уехали из Рудогорска навсегда. Мне он и тогда запомнился хорошо. А теперь я мог бы воскресить его в воображении в точности. Однако отбросил те воспоминания за ненужностью. Потому что на этот раз завтрашние события будут иными: я снова уезжал, но не на столь же долгий срок — уже в понедельник девятого ноября мы вернёмся в Рудогорск. Каникулы у школьников начинались только с завтрашнего дня. Но Снежка выпросила у директора школы для нас лишний выходной. Она сказала, что уроки за сегодняшний день разбросают по предновогоднему расписанию. Пояснила, что этот манёвр прибавит нашему десятому «А» классу целый день на прогулки по Москве. Я прикинул, что помимо двух суток в комфортабельных советских плацкартных вагонах меня ожидали три ночи в гостинице. Решил: потрачу это время на проработку сюжета книги.
Алина не заставила себя долго ждать. Она появилась из подъезда точно в оговоренное время: минута в минуту. Я взглянул на её лицо и тут же улыбнулся. Моя «невеста» выглядела бледной, не выспавшейся. Она походила на измученных ежедневными репетициями музыкантов из ВИА Рокотова. Вот только в её водянисто-голубых глазах я не заметил решительного блеска. Волкова сощурилась от яркого света, закусила губу. Порыв ветра стряхнул снег с козырька над подъездом, посыпал снежинками Алинин воротник и шапку — те засверкали, будто украшенные блёстками. «Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя», — промелькнул в голове лозунг гладиаторов Древнего Рима. Я тут же мысленно повторил его на латыни. Подошёл к Алине, забрал у неё сумку (на удивление небольшую и нетяжёлую). Отметил, что на гладиатора Алина сейчас не походила — она скорее выглядела несчастной Золушкой.
— Расслабься, Волкова, — сказал я. — Мы не в космос летим, а едем в увеселительное путешествие. Никто тебя в этой Москве не съест. Или ты переживаешь, что не посетишь Мавзолей? Ну, ладно. Мы можем обстряпать наше дельце и в другой день.
Алина лишь вздохнула в ответ.
— Скоро сядем в поезд, — сказал я. — Развернём свёртки с курицей, почистим варёные яйца. Купим чай в гранёных стаканах. Лёня Свечин споёт нам «За туманом». И настроение сразу же улучшится. Вот увидишь!
В поезде я в очередной раз уверился в том, что очутился в прошлом. И вспомнил подзабытое выражение «провонялся поездом»: в вагоне вдохнул памятные с детства ароматы, от которых веяло каникулами и приключениями. Ещё на вокзале я насчитал в нашем туристическом отряде восемнадцать человек — это вместе со Снежкой и двумя сопровождавшими нас родительницами. Прошёл в предпоследнее купе, бросил под полку свою и Алинину сумки. Прикинул: наш класс занял ровно треть вагона. Парни устроили перекличку, девчонки то и дело громко смеялись. Снежка вместе с родительницами заняли места между нашим классом и остальными пассажирами. Я пропустил Алину к окну. Снял шапку, расстегнул куртку. Но на этом процесс раздевания завершил. Потому что в вагоне сейчас было не намного теплее, чем на улице. Проводница пообещала «подбросить уголька» и «затопить печь», когда «тронемся».
Усевшиеся напротив нас Лидочка Сергеева и её подружка заявили, что «чур» они лягут на нижних полках. Мы с Волковой лишь пожали плечами в ответ. Мимо нас прошла Снежка — указала на наши лица пальцем: пересчитала. Я пробежался взглядом по надписям на столешнице, оставленным ехавшими здесь до нас пассажирами. Отметил, что все они относительно «свежие». Да и сам вагон не выглядел старым: советские граждане в нашем купе ещё ничего не сломали и не отодрали от стен на память. Я раздвинул на окне относительно чистые шторы, посмотрел на заснеженные деревья. Повернул голову — взглянул на Васю Громова, который вместе с приятелем застолбил боковые места. Громов ещё на вокзале объявил: ляжет на «боковушке», чтобы его «не били» ночью по ногам. Я пока с трудом представлял, как почти двухметровый парень поместится в боковой нише. Решил: скоро это увижу.
В соседнем купе ожила гитара. Голос Лёни Свечина пропел: «Понимаешь, это странно, очень странно…» Сидевшие напротив меня девчонки издали тихое «ооо», закатили глаза. Я заметил улыбку на лице Волковой. Услышал, как Громов и его сосед отпустили в адрес Свечина колкие фразы. «…Люди едут за деньгами…» — пел Лёня. Я подумал: «Кто-то за деньгами, а кто-то в Мавзолей». Сергеева смотрела на меня в упор, улыбалась. Будто ожидала, когда я начну разговор. Я рассматривал её лицо, шею. Ещё в автобусе, по пути на вокзал я вспомнил вопрос Волковой о том, поженятся ли главные герои моей книги. И вдруг задумался: оставлю в романе изначально задуманный и привычный по моим прошлым работам «хэппи-энд» или погонюсь за «серьёзностью» произведения, добавлю в сюжет, в отношения персонажей и в финал дополнительную трагедию. Лидочка усмехнулась.
— Скажи уже что-нибудь, Котёнок, не молчи, — произнесла она.
Толкнула локтем хихикнувшую подружку.
— Слава КПСС! — заявил я.
— Что? — переспросила Лидочка.
Она изогнула брови домиком.
Вагон вздрогнул — деревья за окном будто поплыли по течению.
— Поехали, — сказал я. — Скоро будем в Мавзолее.
* * *
Куртку я снял примерно через полчаса с начала поездки, когда вагон уже пропитался запашком гари. Жарко не стало, но уши и нос согрелись. Наблюдал за тем, как девчонки разворачивали на столе газетные свёртки с продуктами. Шуршание газет на время влилось в какофонию звуков, состоявшую из человеческих голосов, дребезжания и скрипа деталей вагона, перестука колёс. К аромату гари добавились благоухания жареной курицы, варёных яиц, чеснока
