– А все-таки, что скажете? – Ростислав протянул перстень профессору. Тот повертел его в руках, пожал плечами, вернул:
– Азия, возможно Урал. Очень древний…
– Мне его велели не снимать, – внезапно признался Арцеулов.
– Так не снимайте, – согласился Семирадский. – Если он вам действительно помогает – или вам кажется, что помогает… Отчего же нет?
Выехали к вечеру, когда упившиеся повстанцы уснули. Правда, хозяин предупредил, что ночная поездка может стать опасной из-за обнаглевших в эту зиму волков, но выбирать не приходилось. Бородатый кержак привел еще одну тройку и сам сел править. Вторые сани оказалась под началом молодого, неразговорчивого парня, как понял Арцеулов, племянника хозяина. В результате разместились с комфортом – профессор составил компанию своим молодым коллегам, а Арцеулов оказался в одних санях с полковником.
Так ехали два дня. Миновав заснеженную низину (как объяснил полковник, замерзшее болото), сани свернули на ровную, хотя и весьма извилистую дорогу. Арцеулов удивился, откуда в комариных топях взялось такое, но Лебедев пояснил, что это замерзшая река со странным названием Китой. Им предстояло проехать по льду почти до самых ее истоков, а затем свернуть к верховьям другой реки, на этот раз со знакомым, но таким непривычным в этих местах именем Ока.
Куда предстояло ехать дальше, полковник не стал уточнять. Вообще, он оказался крайне неразговорчивым спутником и почти всю дорогу молчал. Арцеулов еще понял, если бы Николай Иванович использовал время по фронтовому – отдав дань Морфею, – но Лебедев и не пытался заснуть. Он молчал, сосредоточенно глядя на дорогу, время от времени его губы сжимались в тонкую полоску, и Ростислав догадывался, что мысли его спутника далеки от веселья. Тишина скрашивалось лишь заунывной песней, которую время от времени принимался напевать возчик.
Ночевали в небольших деревнях, где было тихо и спокойно – эти места война обошла стороной. Хозяева ни о чем их не спрашивали, лишь каждый раз напоминали, что ездить в этих местах стало небезопасно по вине серых разбойников. В одной из деревень предупреждали особо настойчиво, и Арцеулов настоял на том, чтобы оружие было у всех под рукой. Волков – обыкновенных волков – Ростислав почему-то не боялся. Это было совсем не страшно по сравнению с тем, что приходилось видеть как на фронте, так и в Иркутске.
Местность постепенно стала меняться. Пустые прежде берега теперь были покрыты подступившим с далеких предгорий лиственничным лесом, холмы уступили место высоким сопкам, на вершинах которых среди светлой зелени лиственниц густо темнели кедровые рощи.
В конце концов Арцеулову удалось разговорить своего спутника. Он поинтересовался, где полковник изучал авиационную премудрость. Лебедев оживился и стал рассказывать, как еще до войны он, вместе с несколькими другими молодыми юнкерами, был направлен по личному приказу великого князя Александра Михайловича во Францию к знаменитому авиатору Блерио. Затем полковнику – тогда еще поручику – пришлось самому учить будущих летчиков в Качинской, а затем Гатчинской воздушных школах. Правда, о том, что было после, Лебедев не говорил, лишь коротко упомянул, что с 14-го года был направлен на испытания новой техники. На фронт, по его словам, полковник приезжал лишь однажды – знакомил молодых летчиков с премудростями бомбардировщика «Илья Муромец». Арцеулов не стал расспрашивать, догадываясь, что в свое время ему доведется все узнать.
Косухин шел быстрым «финским» шагом – ходить на лыжах его еще в детстве научил брат. Остальные – четверо дружинников – заметно отставали, и время от времени Степе приходилось останавливаться, поджидая товарищей. Теперь их стало меньше, один из черемховцев в первый же день подвернул ногу, и его пришлось отправить назад. Следовало спешить – в запасе оставалось только три дня.
Косухин рассчитал все точно. Если беляки попытаются достичь Сайхена, им придется ехать по руслу замерзшего Китоя. Надо было успеть добраться до памятного еще по осенним боям места, где речка со знакомым названием Ока ныряет в неглубокое ущелье. Разминуться негде, значит беглецы неизбежно попадут в засаду. Степа помнил, что там стоит пустой дом, не то охотничий, не то просто брошенный. Именно в нем обычно останавливались путники, и Косухин считал, что лучшей точки для встречи не найти. Место называлось как-то странно, но как – он не мог вспомнить.
Степин план был хорош, но имел все же серьезный минус – ночевать приходилось прямо на снегу, согреваясь глотком спирта, конфискованного у иркутской буржуазии. Пришлось померзнуть, и второй день они встретили уже без прежнего оптимизма. Косухин, слушая, как за его спиной товарищи начинают ворчать, в конце концов плюнул и решил, что следующую ночь можно будет поспать в небольшой охотничьей избушке, которую он запомнил по одному из походов. Это было не совсем по пути, но никто не возражал, чтобы пройти лишку и заночевать под крышей.
Тут-то и случилась беда. Посланный в разведку боец доложил, что ничего опасного возле избы не заметил. Правда, близко он не подходил, да и ранние сумерки не позволяли хорошо осмотреться. Вот тут бы Косухину и насторожиться, но он устал, ужасно хотелось в тепло, да и глухие места не обещали особой опасности. И Степа махнул рукой, разрешая идти на ночлег.
Уже у самой избы он заметил следы чьих-то лыж. Еще не поздно было повернуть назад, но изба казалась такой доступной и мирной, что Косухин так ничего и не решил. А через несколько секунд было поздно. Как только черемховец, шедший первым, открыл дверь, прямо в грудь ему ударил выстрел, и тут же из двух окон по Степиному отряду началась бешеная пальба.
Пуля сбила шапку, еще одна разорвала полушубок на боку. Спасло лишь то, что Косухин мгновенно упал, перекатившись под самую стену, в мертвую зону. Краем глаза он заметил, что один черемховец неподвижно лежит у крыльца, еще один упал, живой или нет, непонятно, отстреливаются же только двое. Степа принялся непослушными от мороза пальцами сдирать с пояса гранату. Замолкла одна из винтовок – теперь только последний из его бойцов отвечал врагу. Озверевший Косухин сорвал чеку, стиснул ноющие от холода зубы и, выждав две секунды, и зашвырнул гранату в окошко.
Рвануло почти сразу. Степа мгновенно вскочил и прижался к стене. В избе кричали, затем вновь ударил выстрел – и в окно полетела последняя граната. Деревянные стены дрогнули, плеснул черный дым, а затем все стихло.
Шатаясь, оглушенный взрывом Косухин отошел от стены и оглянулся. Все оказалось даже хуже, чем он думал. Трое его ребят были мертвы. Уцелел лишь он да Вася Шутов, давний, еще с сентябрьских боев, знакомец. Вася был жив, даже сумел встать, но сквозь облепивший его снег уже проступала темная кровь. Пули попали парню в бок.
