Тогда же, при вскрытии была установлена примерная дата наступления смерти — вечер двадцать шестого или ночь на двадцать седьмое июня.
Тем временем — служба безопасности университета (полиция не имела право входить на его территорию) провела опрос студентов и преподавательского состава, благо были летние каникулы, и на территории университета и тех и других было немного. Выяснилось, что пана Юзеф последний раз видели как раз вечером двадцать шестого, он привел с собой высокого, светловолосого молодого человека, с которым и уехал после собрания на своем факультете. Сексуальные пристрастия пана Юзефа ни для кого не были особыми секретом — поэтому полиция Варшавы на несколько часов взяла ложный след, начав отрабатывать картотеку "сахарных мальчиков": стриптизеров, танцоров, моделей, просто завсегдатаев клубов, обслуживающих богатеньких содомитов. Среди них попадались самые разные люди, как ни странно действительно содомитов среди них было немного. Преобладали студенты и не слишком богатые молодые люди из провинции, которые вот так вот зарабатывали себе на жизнь. Даже несмотря на то, что Варшава была космополитичным и толерантным городом — полицейские испытывали к таким вот субъектам немалое омерзение и на отработку этого контингента посадили новеньких и в чем то провинившихся.
Примерно в двадцать ноль-ноль вечера двадцать девятого числа аналитический центр в Санкт-Петербурге дал результат, идентифицировав пули, выпущенные в пана Юзефа Ковальчека как пули пистолета, который был выдан в качестве табельного оружия пану Ежи Комаровскому, проходящему службу в Его Императорского Величества польском гусарском полку. Так впервые прозвучало имя графа Ежи.
В ответ на срочный запрос в военное министерство последовал ответ, что любая информация из личного дела офицера может быть выдана лишь по вхождению начальника полиции на имя командира полка, а выдача информации об офицерах лейб-гвардии возможна только по визе военного министра или товарища военного министра. Ни того ни другого в столь поздний час на месте нет, и беспокоить их по такому поводу дежурный офицер не собирается.
Но помимо официальных — есть и неофициальные источники информации.
Предположив, что пан Ежи является "сахарным мальчиком" или стал им в Петербурге, полиция Варшавы запросила у своих санкт-петербургских коллег досье на пана Ежи. Досье пришло достаточно быстро и стало для варшавских полициянтов сюрпризом. Пан граф не только не был содомитом — но и был отправлен в отпуск из-за скандальной связи с замужней дамой. Кто-то — а содомиты так точно не поступают.
Что же касается внешности графа Комаровского — то она совпадала, высокий блондин. Для более точной идентификации в Санкт-Петербург направили фоторобот, составленный по описаниям коллег и студентов покойного пана Ковальчека и попросили провести опознание по фотороботу, наведавшись в полк.
Только в этот момент один из полициянтов вспомнил, что Виленским военным округом командует генерал Тадеуш Комаровский. Короткая проверка позволила установить, что пан Ежи — его родной сын. Дело принимало настолько серьезный оборот, что о нем необходимо было доложить королю. Под ночь Его Величество решили не беспокоить — но с утра необходима была приватная аудиенция.
Пытаясь понять, что могло произойти на квартире у пана Ковальчека полицейские решили, что могло произойти вот что: пан Ковальчек стал приставать к молодому человеку, согласившемуся посетить его квартиру — а молодой человек не только не понял этих приставаний, но и убил содомита. Оставался вопрос — зачем он вообще пошел на квартиру с содомитом. Не знал, что тот — содомит? Возможно — но маловероятно, пан Юзеф особо не скрывался и даже числился в картотеке неблагонадежных с позорным шифром ПП[7]. Может быть, ему нужно было от профессора что-то еще…
Тем временем, поступили результаты еще одной экстренной экспертизы, она теперь делалась при помощи какой-то военной лазерной установки, позволяющей мгновенно определять присутствие любых химических веществ, в том числе сложносоставных, в крови, в мазках с кожи и с других мест. В момент смерти профессор Ковальчек находился в состоянии наркотического опьянения, на коже были обнаружены следы кокаина — по всему лицу, как будто он размазывал его по лицу, или чихнул и кокаин рассыпался. Еще одна экспертиза, которая должна была ответить на вопрос, имел ли пан профессор половые сношения перед смертью, готова не была.
Примерно в два ночи — а дело было литерным, и следственная бригада работала по нему круглые сутки, спали тут же, в дежурке министерства на неудобном, пропахшем потом и гуталином топчане — из Санкт-Петербурга пришло еще одно сообщение. Полиция Санкт-Петербурга по запросу Варшавской полиции инициировала срочную проверку хранения оружия в Польском Его Императорского Величества, лейб-гвардии Гусарском полку, и когда армейские контрразведчики, совместно с поднятым посреди ночи каптенармусом вскрыли оружейную комнату, то выяснили, что вместо пистолета, который пан граф должен был сдать убывая в отпуск на месте только карточка-заместитель с его подписью в получении оружия. Это была как минимум халатность — но разбираться с этим должны были уже военные.
В восемь часов утра полицеймейстер Варшавы истребовал срочную аудиенцию у короля, поставив перед ним вопрос о превентивном задержании молодого графа Ежи Комаровского по подозрению в убийстве. Король колебался в решении, и колебался долго — он понимал, что отдать приказ о превентивном задержании своего подданного он может, а вот офицера Лейб-гвардии — уже нет, для этого нужна санкция военного прокурора, причем по месту службы, то есть в Санкт-Петербурге. А военный прокурор, учитывая обстоятельства, вполне может вызвать графа в Санкт-Петербург и взять его под стражу уже там, или даже оставить "на поруки офицеров полка" — то есть сидеть в казарме и не выходить из нее. Король перед аудиенцией прочитал утренние газеты — и знал о том, что в городе УЖЕ неспокойно, по городу УЖЕ поползли слухи. Поляки вообще беспокойный, бунташно настроенный народ. И поэтому — король дал согласие на задержание пана Ежи Комаровского и водворение его в дом предварительного заключения, хотя не имел на это никакого права.
Еще через час, санкцию на арест — тоже не имея формального права санкционировать задержание военного, да еще и дворянина дал прокурор Варшавы.
Группу, которая выехала из варшавского полицейского управления на набережную, возглавлял старший инспектор полиции[8] Бронислав Гмежек, старый и опытный полицейский волк, проходивший практику в считавшейся лучшей в Империи Московской сыскной полиции. Во время практики — тех, кому это удавалось можно было пересчитать по пальцам рук — он был отмечен медалью "За усердие"[9]. Тогда трое медвежатников "запороли медведя" — выпотрошили сейф в "Русско-Азиатском", разжившись чуть ли не на полмиллиона рубчиков, а потом, когда поняли, что полиция у них на хвосте — бросились врассыпную. Чеха — вора в законе, действительно чеха по национальности — Гмежек, тогда еще простой исправник гнал по всей Москве больше трех километров, не дал ни скрыться, ни взять заложников — и все же настиг, обезвредил, вырвал из рук уже казавшейся своей добычу. За то и наградили… а потом с повышением отравили обратно, в родную Варшаву, поднимать уровень местной полиции. Варшавский криминалитет дал старшему инспектору Гмежеку кличку "Чума", и кличка эта была заслужена инспектором на сто один процент.
