Я попытался вспомнить, кто такой Наполеон и какое отношение я могу иметь к Французской республике 1806 года. Что-то в этих словах было мне знакомо, но пока они в общее понятие не складывались и я на время оставил попытки.
— Император! — с благоговением в голосе, сказал сержант, увидев, что я надолго задержал взгляд на портрете Наполеона. — Генерал Бонапарт! Я с ним воюю с самого Аустерлица. Сколько раз видел его так же близко как тебя! — теперь, когда у него перестала болеть голова, говорил он быстро, напористо даже казалось с наслаждением очень словоохотливого человека. — Ну что, пошли? — перескочил он с темы императора на текущие дела. — А то от своих отстанем, а мне еще нужно будет успеть доложить субалтерн-офицеру о попытке бунта и дезертирства. Меня зовут сержант Жан-Пьер Ренье, 106 линейный полк, а ты? Ну, да я забыл. Знаешь что, давай мы и тебе придумаем имя, ну, чтобы не было никаких разговоров. Знаешь, кем ты будешь, — он задумался, покопался в памяти, потом уверенно предложил, — ты будешь Сигизмундом Потоцким. У меня был такой лейтенант Сигизмунд Потоцкий. Запомнишь?
Я кивнул.
— Или хочешь назваться капитаном? Нет?
Я отрицательно покачал головой.
— Скажу, что давно тебя знаю. Знаешь, как тебя ранили? Ты во время нападения казаков упал с лошади, ударился головой и потерял память. Лучше так, а то еще обвинят в дезертирстве, — не умолкая болтал он, наверное наверстывал упущенное.
Меня такое предложение вполне устроило. Лучше быть хоть кем-то, чем неизвестно кем. Я опять согласно кивнул. Потом мы поделили ружья, и пошли в ту же сторону, куда меня недавно несли вперед ногами.
Дождь между тем шел и шел. Мундир Ренье так пропитался водой, что казалось, на нем нет сухой нитки, а вот с моей одежды вода просто скатывалась. Мне скоро стало жарко, и я расстегнулся. Однако обычные липучки и кнопки так удивили сержанта, что он остановился и начал исследовать мою одежду. Признался, что ничего подобного в жизни не видел. Потом, опять забыв, что я не говорю и ничего не помню, начал приставать, где я взял такое смешное платье. Впрочем, сам тут же и придумал за меня ответ, объяснив, что я нашел его в московской лавке.
Похоже, Жан-Пьер принадлежал к счастливому типу людей, верящих в собственные россказни. Теперь, когда у него прошла головная боль, он казался веселым, словоохотливым человеком. Про таких людей говорят, что они страдают словесным поносом. Он даже умудрился вспомнить несколько эпизодов из нашей с ним прошлой жизни и, кажется, вполне ассоциировал меня с неведомым Сигизмундом Потоцким.
— Жаль, что меня с тобой тогда не было, — сокрушался он по поводу моего непромокаемого платья. — Мне бы такая одежда тоже пригодилась. А помнишь, дело под Ульмом в пятом году, когда австрийцы сдали нам сорок знамен и восемьдесят пушек? Тебе ведь тогда присвоили звание лейтенанта?
Мне не оставалось ничего другого, как согласно кивнуть. Мы пока шли лесом. Дорога еще не была видна между деревьями, но шум ее был уже слышен. Мы с сержантом двигались рядом, он без умолка говорил и говорил, а я ему изредка улыбался. Почти все в его рассказах мне было понятно, а если каких-то слов я и не разбирал, то вполне понимал общий смысл. Впрочем, в его россказнях и понимать было особенно нечего, Ренье нес обычную околесицу, которую говоруны считают приятным разговором и которая не содержит никакой конкретной информации. Похоже, убийство соратников по оружию, итальянцев, его нимало не расстроило, и он даже не вспоминал того, что случилось всего четверть часа назад.
Скоро я просто перестал его слушать и пытался хоть что-то о себе вспомнить. То, что имя Наполеона я недавно слышал, было несомненным, но где и в какой связи, ускользало из памяти.
— Смотри, что это они здесь делают? — прервав монотонную болтовню, воскликнул сержант.
Я посмотрел туда, куда он указывал и увидел как двое солдат, тащат в глубину леса какого-то полного высокого человека в городском платье с нахлобученным до глаз цилиндре, а третий подталкивает упирающегося мужчину штыком в спину.
— Эй! — весло окликнул их Ренье. — Вы что делаете, медведя поймали?
Солдат, подгонявший пленника штыком, повернулся на голос и, не отвечая на невинный вопрос, вскинул ружье. Опытный Жан-Пьер юркнул за березу, а я упал на землю и спрятался за бугорком земли.
— Ты это что? Мы свои! — опять крикнул сержант, но вместо ответа, мы услышали выстрел.
Пуля была направлена в меня и едва не попала в цель. Шутка оказалась не смешной, и мне самому пришлось браться за оружие. Я сбросил с плеча лишнее ружье и перекатился в канаву. Ренье тоже не терял времени даром и готовился к бою. Приподняв голову, я увидел, как два солдата свалили штатского на землю и, укрывшись за ним как за бруствером, целились из ружей в нашу сторону. Тот, что выстрелил первым, спрятался за деревом и перезаряжал ружье. Мне были видны только его плечо и нога. Его я и выбрал первой мишенью.
Почему-то я знал, как нужно стрелять из французских кремневых длинноствольных ружей, и без сомнений в правильности действий, взвел курок и, спокойно прицелившись, выстрелил. Целился я в бедро. Расстояние между нами было, совсем ничтожное, метров пятьдесят, потому промахнуться было сложно. Я и не промахнулся. Солдат закричал и выскочил из-за укрытия, чтобы тут же поймать пулю сержанта.
В ответ разом грянуло два выстрела и Ренье, выронив свое ружье, повалился на землю. Теперь оружие у солдат оказалось разряженным и я на непонятном рефлексе, толком не сознавая, что делаю, бросился к ним с саблей. Они разом вскочили на ноги и ждали меня, выставив вперед штыки, даже не пробуя перезарядить оружие.
Штыковое ружье в умелых руках достаточно грозное оружие, что бы бросаться на него сломя голову. Уже подбежав, я снизил темп и остановился от солдат в нескольких шагах. Теперь мы рассматривали друг друга, пока не начиная схватки. Оба солдата были чем-то похожи друг на друга, заросшие щетиной с воспаленными красными глазами и решительным выражением лиц.
— Убирайся, — закричал один из них. — Не лезь не в свое дело!
Мне предложение не понравилось, особенно после того, как они без предупреждения открыли стрельбу и убили моего нового товарища. Тем более что поворачиваться к ним спиной и ждать, когда они перезарядят ружья, было бы не самым правильным решением.
Лежащий на земле человек повернул ко мне лицо, посмотрел умоляющим взглядом, и что-то прошептал; солдаты пока на него внимания не обращали, напряженно смотрел на меня, ожидая дальнейших действий. Я же медлил, не зная как лучше их атаковать.
Будто почувствовав мою нерешительность, один из них сделал пугающий, ложный штыковой выпад. Между нами было достаточное расстояние, чтобы никак на него не реагировать, что я и сделал. Такое хладнокровие немного их смутило. Во всяком случае, второй предложил:
