Козлов повертел головой и расстегнул верхнюю пуговку, как будто ему душно было.
— А я вам скажу! — голос Дмитрия Ильича дребезжал и позванивал. — Причина, как всегда, в идиотстве и разгильдяйстве! Ну, как можно сложнейшее изделие, космическую ракету, испытывать собранной? Это у меня вообще в голове не укладывается! Я говорил Мишину, чтобы не спешил. Давай, дескать, проверим все досконально — каждый блок, каждый узел в отдельности! Нет, ну а как иначе-то? Н-1… «Раскат» — это же сложнейшая система! Да еще столько двигателей сразу — всю конструкцию ведет. Да их надо было отдельно тестировать, каждый двигун вывозить на огневые испытания, а не сразу — ух! — целой упряжкой! А то гонка, гонка… Ну, опередили нас американцы, ну, высадились первыми на Луну, и что? Мы же не спортом занимаемся, а освоением космического пространства! А этим… чемпионам отрапортовать лишь бы! Вы меня простите, конечно, Леонид Ильич, что я так резко, но сколько ж можно? Четыре ракеты угробить ни за что, ни про что! Да мы бы, если все по уму делали, уже запустили бы «Раскат». Довели бы до ума — и запустили! А теперь… — он безнадежно махнул рукой. — Глушко даже готовые корпуса Н-1 в блин бульдозерами раскатал…
— Ну, уж нет, — добродушно проворчал Брежнев, — такого удовольствия мы ему не доставили. Был… э-э… сигнал от оч-чень информированного товарища, вот мы и… того… подсуетились. Дмитрий Ильич, вы не просто ходили в замах у самого Королева. Вы стали продолжателем его идей. Скажите, «Раскат» может стать такой же надежной ракетой, как «Союз»?
На минуту в кабинете зависло молчание. Со стен строго взирали Ленин и Маркс. Едва слышно тикали «рогатые» часы.
— Мог бы, — вздохнул Козлов, — Вполне мог. Самое неприятное, знаете, в чем? В потере темпа. Ракета Н-1 была почти готова, а теперь Глушко хочет с нуля строить свое собственное изделие — «Рассвет»![1] Извините, что я так нелицеприятно о коллегах, но… Знаете, Глушко мне Яковлева напоминает. Тот тоже в войну мешал и Туполеву, и Поликарпову… Даже исхитрился повернуть так, что авиазавод, готовый к выпуску бомбовозов «Ту-2», перевели на сборку «Яков»! Ну, как так можно, а?
— Понимаю, понимаю… — затянул генсек, опуская тяжелые веки. Сложив ладони перед собой, он побарабанил пальцами о пальцы. — Скажите, Дмитрий Ильич… Ну, а если бы работы по Н-1 возобновились в этом году, что бы мы успели до восьмидесятого, до восемьдесят второго?
— Ну-у… — завел конструктор, перекидывая взгляд с портрета Маркса на портрет Ленина. — Многое бы успели. Я же прекрасно помню все наши планы! Конечно, пришлось бы их серьезно подкорректировать, куда ж без этого. Думаю… Думаю, к семьдесят восьмому году запустили бы «Раскат» с лунным орбитальным кораблем, беспилотным, разумеется, на пробу, а в восьмидесятом или в восемьдесят первом наши космонавты высадились бы на Луне… — помолчав, он добавил, как будто теряя интерес к разговору: — Тогда же, в восьмидесятых, развернули бы лунную базу «Звезда». Лучше всего на Южном полюсе — вечный свет для солнечных батарей… или печей. А на орбиту Земли запускали бы ТКС — этот кораблик доставит на «Салют» сразу тонн пять всякого добра. Отправили бы марсоход «Марс — 4НМ», а станция «Марс-5НМ» доставила бы нам грунт с «красной планеты»…
Брежнев, наблюдая, как настроение посетителя падает в минус, понятливо усмехнулся.
— Расстроились, небось? Зря. Мы хотим вам предложить, Дмитрий Ильич, занять вакантную должность генерального конструктора ОКБ-1.
Лицо Козлова залила бледность.
— А… Глушко? — пролепетал он.
— А товарищ Глушко займется проектированием ракетных двигателей! — в голосе генсека прорезалась жесткость. — И пусть только не создаст лучший в мире ЖРД! Ну, что, Дмитрий Ильич? Обдумали наше предложение?
— Н-нет еще… — выдавил гость, и тут же поспешно добавил: — Но я согласен!
— Вот и отлично.
Проводив до дверей все еще ошеломленного генерального конструктора, генеральный секретарь выглянул в приемную. Устинов, как примерный ученик, сидел на стульчике, сложив руки на коленях.
— Заходи, — сказал Брежнев тоном киношного Верещагина.
Секретарь ЦК, «гражданский генерал» Устинов поспешно встал и перешагнул порог.
— Ну, что, Дмитрий Федорыч? — не присаживаясь, Брежнев зашагал по кабинету, выглядывая то в одно окно, то в другое. — Догадываешься, зачем зван?
— Надеюсь, что верно догадался, — глухо пробасил Устинов.
— Министр обороны умер, — усмехнулся генсек. — Да здравствует министр обороны! Мы решили, что этот воз как раз по тебе. Но учти, Дмитрий Федорыч, клепать тысячи танков больше не дадим. Хватит стоять на страже, залезая в карман трудящихся. Не числом надо побеждать, а умением! — покосившись на Устинова, он насмешливо фыркнул: — Отставить страхи! Не пропадет твоя оборонка твоя не пропадет, не бойся. Расходы на НИОКР мы даже увеличим. Авиацию надо подтягивать! Океанские корабли строить — крейсера тяжелые, авианосцы с вертолетоносцами… Чтоб было, на чем с визитом вежливости явиться, хе-хе… А вот армию сократим наполовину, как минимум… И не гляди так страдальчески, Дмитрий Федорыч!
— Да я… Ох! — новый министр обороны покачал головой. — Помню просто, как Никита полки расформировывал… Сколько мы тогда офицеров потеряли! Боевых офицеров!
— А вот ты и подумай, как нам сберечь кадры! — весомо сказал Брежнев. — Чтобы в армии служили не толстопузики штабные, а настоящие бойцы. Жильем обеспечь офицерство, детскими садиками и школами. А как же! Хватит защитникам Родины кочевать по гарнизонам! Пусть у лейтенантов с полковниками голова болит не о дровах на зиму, и не о лекарстве для дочки, а только о повышении боевой и политической. — Он усмехнулся, глядя на Устинова. — Понимаю я все, что ты хочешь сказать. Боишься новой войны? И я боюсь! Просто в наших потугах защитить завоевания Октября надо и меру знать. Иначе от этих завоеваний мало что останется. Снесут! И не извне, а изнутри…
— Вы о «Ностромо», Леонид Ильич? — пророкотал Устинов.
— О нем, родимом, — усмехнулся генсек, закладывая руки за спину. — Признаться, я сперва даже не поверил во всю эту фантастику. А он нас просто завалил фактами — кричащими, дичайшими, ужасающими! И вот, месяц за месяцем, день за днем мы убеждались, что «Ностромо» не солгал нам даже в мелочах. Ведь так?
— Так, — согласился министр обороны. — Стало быть, курс на деконфликтацию с Западом?
— Да, — твердо заявил Брежнев. — Пусть не боятся нас, но уважают. А цель в том, чтобы в капстранах нам завидовать начали! Нашему уровню жизни, нашей стабильности и благополучию. А иначе… Иначе победа будет не за нами. — Он задумчиво потер щеку, и сказал: — Только ты… ты вот что, Дмитрий Федорыч. Пускай вероятный противник не думает, будто мы сдаем позиции. Укрепись в Сомали, во Вьетнаме, на Кубе, в Сирии. Чтобы у нас там крепкие, надежные базы были! И спуску империалистам не давай. Ударят нас по левой щеке — сверни им челюсть или отбей печенку! Понял?
— Понял! — заулыбался министр обороны.
— Ну, раз понял… Не забыл еще, как Никитка говаривал, вождю подражая? Наши цели определены, задачи поставлены. За работу, товарищ Устинов!
Москва, Курский вокзал.
Тот же день, ближе к обеду
Поезд со стихавшим воем вынырнул на свет, и мимо окон замельтешили толстые канеллюрованные колонны.
— Станция «Курская», — разнесся гулкий женский голос.
— Выходим? — Настя таращила глаза в манере провинциалочки.
— Угу…
Я шагнул на перрон, и сестричка тут же взяла меня за руку, словно по детской привычке — старший братик не даст потеряться…
— Что, не хочется уезжать?
Настенька подумала.
— Да как-то… — затянула она. — Непонятно как-то. И жалко уезжать, и уже по дому соскучилась немножечко… А теперь у нас еще один дом! Старый забудется постепенно, туда вселятся другие люди, он станет чужим… И я его тоже буду жалеть.
Я легонько сжал девичьи пальцы, транслируя понимание.
Толпа вынесла нас на «уровень моря», и я победно улыбнулся — впереди не маячила коробчатая, несуразная громада «Атриума», этого монумента в честь капиталистической революции.
