того, – он обладал особым темным чутьем, которое подсказывало ему, что надо сделать, чтобы опыт, не удававшийся раз за разом, вдруг удался бы. Даже такой, смысла которого Витя не понимал.
Почему? А показалось Валерию Владимировичу, что при правильной ориентации Великое Накопление должно уже было бы, – по космическим циклам и ритмам, составляющим суть действия Безначального Дао, – достигнуть надлежащей величины, за коим достижением следует Перемена. Он имел самое смутное понятие, что такое есть это самое Дао, Лао-Цзы, – разумеется, – не читал, и именно поэтому ссылался на него при каждом удобном случае. На него, да еще, в случаях серьезных, при общении с партейными функционерами и прочими чиновниками, – на марксистско-ленинское учение и диалектику, с которыми тоже обращался с неописуемой непринужденностью. Дао было бы страшно удивлено, узнав, какие свойства ему приписывают, равно как и таким соседством. Были добыты и систематизированы необходимые сведения. Были проведены наиболее безнадежные серии, которые тем не менее все-таки надо было проводить. Были доведены кое-какие методики и установки. Было пора, – и в этом-то как раз и состояла в данном случае суть Безначального Дао.
II
– Ну? – Вопросил Вазген Балаян, чуть заметно сводя густые брови. – У вас ко мне что-то серьезное, или я ошибаюсь?
Был он невысок, прочен и обладал той особой медлительностью точных движений, которая равно присуща хищным гадам, хищным кошкам, уголовным паханам и всем мастерам своего дела, – пока нет настоящего случая двигаться быстро.
– Не знаю, что и сказать, Вазген Аршакович. Решил вот с вами посоветоваться. Только осторожнее, оно как-то вроде бы режется, пальцы потом, как в трещинах…
– И что это? – Он, согнувшись, присмотрелся к поднесенному ему сосуду, в котором виднелось что-то, напоминавшее более всего тополевую пушинку с особо крупным семечком, разогнулся и с подозрением глянул на Гельветова. – Решетка?
– Похоже. – Гельветов кивнул. – Похоже, по крайней мере, очень…
– А если проверю? Вот так вот возьму – и проверю?
Гельветов хмыкнул, чуть заметно надул губы, вроде бы как слегка обидевшись, и промолчал. Проверено-перепроверено, сомнений никаких не было, а весь этот цирк как раз для того и затеян был, чтоб членкор и директор, усомнившись, имели бы основание отодрать задницу от кресла и тряхнули стариной. Это доставит ему положительные эмоции и даст оч-чень полезное для Нашего Общего Дела чувство определенной сопричастности, причем не абы какой, административной, а именно причастности, как специалиста. Это – очень интимное чувство. Сродни сексуальному. Не отрывая от подчиненного недоверчивого взгляда, он нажал кнопку переговорника и с нажимом выговорил:
– Аллочка? Позвоните, чтоб готовили структурник. Средний. И микроскопы мои – туда же, вместе с флюоресцентным, да?
– Хорошо, Вазген Аршакович.
– Вот спасибо.
Ознакомившись со смутными картинками, полученными на "средней" установке для рентгеноструктурного анализа, он без объяснений приказал готовить электронный микроскоп, а сам пока что прильнул к окуляру обычного, несколько нервно крутя винты настройки. Пауза затянулась, а потом, когда он оторвался от созерцания, лицо его было багровым.
– Что это такое? – Зловещим шепотом, делая ударения в совершенно немыслимых местах, осведомился он, раздувая ноздри, и у Гельветова упало сердце. – Что за образец такой, да? Где вы взяли это г-говно?
Когда директор волновался, акцент становился явственно слышным, и последнее словечко, исполненное с гортанными звуками и придыханиями, вышло у него потрясающе. Но он еще не закончил:
– Па-ачему взял такой говно камень, а? Лучше не нашел?
Разумеется, в данном случае было бы крайне опрометчиво оправдываться, напоминая, что дрянной, с микротрещинами, эродированный осколок они вовсе не выбирали, а получили, – то, что дали, за подписью, кстати говоря, директора. Тем более, что тот уже успокаивался да и вообще не ругался, а так… Разволновался просто.
– Потому что неровная поверхность, потому что трещины, потому что сколы – у тебя все и полезло отдельными нитями, как пух, да…
На-адо же! А они-то, глупые, и не догадывались! Но тот, меж тем, продолжал:
– Ты лучше другой возьми, маленький, но хороший, образцовый, – с ним попробуй. А еще знаешь, что? – Он сделал паузу, мечтательно подняв взгляд и поглаживая тяжелый подбородок. – Зачем тебе обязательно алмаз в матрицы, а? Возьми потом полимер-малимер какой-нибудь стереорегулярного строения да и пробуй себе…
– О! – Гельветов сделал удивленное лицо, а потом изобразил глубокую задумчивость, обуявшую его скоропостижно, – а з-заманчиво…
Об этом он вполне уже конкретно думал недели полторы, но показывать этого, понятно, не стоило. Пусть считает себя генератором идей. Тем более, что он и впрямь быстро, сходу врубился в суть. Хотя оно, конечно, и на поверхности…
– Так что ты давай, отчет готовь.
Гельветов – молчал, глядя на высокое начальство тем особым взглядом, по которому узнают друг друга соучастники.
– А, может быть, – начал он приглушенно, – нам не спешить так уж сильно с победными реляциями? Подготовить что-нибудь конкретное такое… Чтобы не только каждому дураку, но и любому министерскому чиновнику внятно было, и уж тогда…
– Ты меня за дурака держишь? Учишь, да? Думаешь – не знаю, что им понятно надо сделать: чтоб камешки ихним б…м в уши, ножик там… Письменный прибор большому начальнику, – и все из чистого алмаза. Ты мне отчет подашь, чтоб комар носу не па-адтачил, чтоб все как положено…
Все потихоньку, но и не мешкая, упорядочивалось, но и менялось при этом. Кое-что – так просто до неузнаваемости. То, во что превратились немудрященькие хелаты времен первых экспериментов, потрясало даже самих создателей, вполне профессиональных забавников из НИИ Комплексных Соединений. А что ему говорили поначалу! Какие бредовые затеи приписывали. Объясняли, что он требует, – ежели, конечно, перевести на русский язык, – всего-навсего: "Осуществить искусственный фотосинтез. Только и всего" – и ехидно спрашивали, не метит ли он в Нобелевские лауреаты. Ему много раз объясняли, по какой причине невозможна та или иная реакция, и каким законам природы полностью противоречат его нелепые требования, но наивные его вопросы именно в силу своей наивности наводили профессионалов на новые мысли, люди поневоле – задумывались,
