— Так, понятно! — прервал Мишка неторопливое повествование, которое в иных обстоятельства выслушал бы с большим интересом. — Да не обижайся ты, ради Бога! Недосуг мне просто. Понятно, что у Егора собрались те ратники, кто в иных десятках не прижился. Значит, есть у Егора талант с людьми обращаться. Верно я понял?
— Верно-то верно, да только…
— А моих «щенков» в Ратном невзлюбили. Вот Корней и приставил к нам того, кто умеет обращаться с теми, кого не любят. Так?
Вместо ответа Илья слегка откинулся назад и оглядел Мишку с ног до головы, потом скривился, будто увиденное ему очень не понравилось, и поведал:
— Ох, и врезал бы тебе сейчас Корней, аж звон пошел бы! А мне вот нельзя… Сюху, что ли, попросить отвести тебя в кустики да гонору поубавить?
— Да я ж говорю…
— Хотя… — Илья, как бы разговаривая сам с собой, демонстративно не слышал Мишку. — Хотя в старейшины Академии ты ж меня сам возвел. Тогда, значит, так, — обозный старшина набрал в грудь воздуха и заорал. — Как смеешь старейшину перебивать, невежа?! Забыл про вежество перед старшими? Завеличался? Все знаешь, все прозрел?
Не получилось. Ну, прямо-таки по Станиславскому: «Не верю!». Ну не мог Илья заставить себя от души наорать на Лисовина, хоть и четырнадцатилетнего. Все с младенчества воспитанное почтение перед родовитыми воинами, весь многолетний опыт рядового обозника не давали ему уйти в искренний скандал, несмотря на то, что вправить мозги мальчишке он считал нужным и правильным. От ума шел крик, а не от души, потому и не получалось.
Мишка почувствовал, что губы против его воли расползаются в улыбку, и, понимая, что вот эта-то улыбка и станет для Ильи настоящей, незабываемой обидой, торопливо вскочил, сдернул с головы подшлемник и склонился в поклоне.
— Прости, господин старшина! Молод, глуп, несдержан… Не держи зла, Илья Фомич, трудно мне, тревога одолевает, не знаю, что делать, оттого и про вежество позабыл. Винюсь, прости Христа ради.
— Ну, то-то же… — Илья повел плечами, словно на нем неудобно сидела одежда, и подозрительно глянул на Мишку (сам же чувствовал, что грозного рыка не получилось). — Вижу, что тяжко тебе, и помочь желаю. Я хоть книжной премудрости и не умудрен, а жизнь-то… она тоже учит, да еще как. Садись, да слушай дальше, я еще не все тебе сказал.
Мишка, уже совладав с лицом, уселся на прежнее место и для убедительности не стал надевать подшлемник, а принялся комкать его в руках — ну прямо воплощенное раскаяние и внимание.
— Перво-наперво, не казнись из-за того, что нагрубил Егору и взял все на себя.
«А откуда он-то об этом знает? Хотя, конечно! Он же ребят расспросил, пока сюда на ладье добирались!»
— Да, некрасиво вышло: взял все на себя, а теперь растерялся, — продолжал Илья, — но так и было задумано. Не Егором задумано — Корнеем, а вот время исполнить задуманное Егор должен был сам выбрать и тебя к такому поведению незаметно подвести. Уж больно не понравилось Корнею, как ты себя в Княжьем погосте поставил. Вроде бы все, как надо сотворил: командовал, решал, суд и расправу творил… и народишко тебе подчинялся, право боярское за тобой признал, а оказалось, что ты и не понял ничего, чуть ли не извиняться за сделанное потом принялся. А под Пинском, когда у тебя ребятишек многих побили, ты и вовсе сам себя потерял. Могло так получиться, что ты станешь бояться командовать. Вот Корней и велел нам с Егором подстроить все так, чтобы ты уже не случайно, а с полным пониманием начальствование на себя взял, да с уверенностью в удаче и малых потерях.
Первый раз мы это попробовали еще там, на переправе, когда князя пленили. Однако не получилось — не стали бы городненцы с мальчишкой договариваться, пришлось Егору поначалу переговоры на себя взять. Ну, а здесь, я так понимаю, у Егора все сложилось — и тебя в нужное настроение привел, и ратники ему подыграли… Да ты не красней, не красней, ишь, прям как девица нетронутая! Начального человека обучать — это не новика в десяток вводить, тут умственность особая требуется.
Вот теперь пальцы драли подшлемник уже от души, а не притворно, Мишка готов был провалиться сквозь землю, а от его пылающих ушей, запросто можно прикурить, если бы, конечно, рядом оказался кто-нибудь курящий.
«Егор тупил? Не понимал очевидного? Вы заставили ратников себе подчиниться? Да-а, сэр, развели вас, как пиндоса на Дворцовой площади! И ведь не один Егор все понимал, а все: и Чума, и Заика… господи, а Арсений-то как это потом среди своих комментировал! Блин, повеситься, что ли?»
— Да не убивайся ты так! — принялся утешать, поняв Мишкино состояние, Илья. — Как тебя Леха на мечах учит? Ведь не единожды за урок поперек хребта огребаешь, да носом в землю тычешься, и ничего. А тут не мечом махать — дружину водить обучаешься, как же без шишек? Ну и что с того, что набиваешь шишки не телесные, а умственные? Каждая же на пользу! Сам-то, небось, своих ближников еще и почище охаживаешь. Ведь так?
Мишка вместо ответа лишь сморщился и покрутил головой.
— Да ладно тебе, Михайла, хорошо же все получилось: татей перебили, княгиню с детишками выручили, у нас ни одного убитого. Гордиться можно, радоваться. Да если бы с Егором беда не приключилась, ты бы и не узнал ничего… А так, ты уж прости, пришлось сказать.
— И правильно, что сказал, — выдавил из себя Мишка, — а то б я и вовсе занесся.
— Ну, не знаю… Может и правильно, но по другой причине. Ты вот никогда не задумывался о том, что у Егора десяток больно уж необычный? Что в нем такого особенного?
— Так ты же сам только что объяснил. К Егору собираются те, кто в других десятках…
— Объяснил, да не все! Слушай дальше. Во-первых, десяток Егора всегда сотню сзади прикрывает, то есть, он — и обережение, и как бы запас ратной силы на крайний случай. Ты вслушайся, парень: НА КРАЙНИЙ! Значит, десяток Егоров сотню от беды бережет, считай, как последняя надежда. Понимаешь?
— Понимаю. Выходит, там такой народ подобран, что к любой неожиданности готов.
— О! В корень зришь! А что это за люди, которые к любой неожиданности готовы?
— Ну… — Мишка чуть не брякнул: «Универсалы» и примолк, пытаясь подобрать соответствующий термин. — Уметь должны много и разное.
— Опять угадал! — Илья, кажется, обрадовался сообразительности собеседника больше, чем сам Мишка. — Так и есть! Когда надобно сотворить что-то необычное, неприятное или… одним словом такое, что ратникам не с руки или непривычно, Корней всегда людей из Егорова десятка берет. У каждого из них какое-то необычное умение или дар имеется. Какие именно, не спрашивай, не знаю, да и никто, кроме Корнея и Егора не знает… ну, почти. Кое-что, конечно, не спрячешь. Ты вот, мне рассказали, ляха пленного в лес уволок. На пытку, ведь так?
