Дневной жар выбелил чистую высь. Глаза Вирайи резало, но он все же не отводил их от горячего блеклого неба, пытаясь понять: не почудился ли ему легкий моторный рокот в вышине?
Нет, не почудился. Белая царапина, расходящийся след, словно пена за кормой лодки; словно белоснежное перо с тонко отточенным концом поднимается с Юго-Востока над краем степи…
Как во время воздушного боя, — не успев отдать себе отчет, почему он поступает именно так, — Вирайя крикнул, срывая горло: «Все в укрытие!» — и прыгнул сам, чуть не сломав ноги, в глубокую расселину склона.
Теперь горизонт был скрыт от него. Справа, в устье оврага, появилась мокрая Аштор. Она тащила за руку Дану. Вода мешала им бежать. Тогда Вирайя захрипел сорванным голосом:
— Ложись, где стоишь!
Каждое мгновение стало нестерпимо долгим. Аштор буквально швырнула Дану вперед; рыжая с воплем, подняв облако пыли, упала к ногам Вирайи. Сама гетера поскользнулась на мылкой кайме берега. Плеск…
Забыв обо всем, он рванулся помочь… Не успел.
Небо вдруг приобрело цвет расплавленной бронзы; кто-то жестоко ударил по ушам с обеих сторон, так что огненные колеса завертелись перед глазами. Вирайя уткнулся лбом в землю, но тут же поднял лицо, ибо чувствовал, что должен смотреть и запоминать.
Над гребнем склона, в южной стороне неба, творилось что-то омерзительное и невообразимое. Там разбухала, вспучивалась шишковатая, быстро темневшая туча. Сначала она была пламенной, затем быстро сделалась гнойно-ржавою. Клубящиеся отростки поползли к земле. Навстречу им рванулся, громоздясь, косматый столб праха. Прильнул, поддержал тучу, будто шляпку грузного кряжистого гриба…
Налетел первый порыв шквала. Воющая воздушная волна мчалась над рекой, срывая седую водяную пыль. Комья глины барабанили по спине, несколько раз больно ударили в темя. Воздух, упругий и твердый, давил резиновой ладонью, не давая вздохнуть…
Постепенно вихрь выдохся и сменился серым, промозглым ветром Быстро сплывались облака, скрадывая расплющенную громаду гриба. Да и не гриб это уже был, а лепешка гнойного тумана низко над степью, безобразное облако, не смеющее встать в небесный строй. Под ним бесцельно блуждали блики, совсем непохожие на россыпь солнечных костров, чьи темные оспины еще курились в траве…
Они молча встали, отряхнулись. Аштор била крупная дрожь, она никак не могла застегнуть сорочку. Без единого слова вышли на линию прибоя. Огибая бесчисленные мысы, мчался к ним Вестник-пилот. У него обгорел левый рукав — как потом оказалось, вспыхнули сухие тростники. На перепачканном личике пилота с белесыми ресницами изображались восторг и священный ужас. Еле переведя дыхание, упал он на колени и поцеловал руку Вирайи. Дико было слушать здесь, сейчас, горячечное славословие в адрес Меру, всесильного Ордена, всемогущего Диска, карающего дерзких… Вирайя резко выдернул руку и велел Вестнику замолчать.
Расплылись на все небо траурные тучи… По воде, рождая мгновенные пузыри, по изрытому копытами дальнему берегу застучал редкий дождь. Но сумрачные огни все так же бродили степью, временами хищно вспыхивая над новой добычей…
Сделав несколько шагов, Дана со стоном повалилась на песок, стала кататься, царапать лицо ногтями… Мужчины прижали ее к земле; Аштор плескала водой, потом склонила колени, взяла голову Даны на грудь, гладила, щебетала детские глупости.
Запекшиеся губы разомкнулись, темны были омуты немигающих глаз на грязном, заплаканном лице, — больше не жили в них золотые искры.
— Сколько можно? — раздельно проговорила Дана. — До каких пор?..
— До конца мира, уж будь спокойна, — заверила Аштор. — Мужчин не переделаешь.
— Но ведь мир уже разрушен, его нет больше… — удивленно сказала Дана — и внезапно стиснула пальцами виски. — Будьте вы прокляты, прокляты, прокляты!
Последнее слово, зазвенев страшным птичьим криком, покатилось выжженными просторами к небесам.
…В ночь после падения Сестры Смерти они выбрали для ночлега уцелевшую рощицу у самой воды. В сиреневом сумраке теплилось угасающее зарево на противоположном берегу; глазу мерещились какие-то пугающие бродячие силуэты…
Корявая светлокорая роща, пахнувшая прелью, перевитая сочными лианами, казалась волшебным оазисом, устоявшим против разгула стихий — естественных и рукотворных… Массивные бархатные султаны цветов, темно-пурпурные в свете фонарика, на ломких стеблях поднимались из буйного подлеска; стыдливо-порочные желтые лилии намекали сладким запахом на близкое царство смерти.
У корней, вымытых из склона, сиротливо и непринужденно покачивалась, поскрипывала моторная баржа. Вирайя отправился на разведку: он хотел прихватить и пилота, но Аштор заявила, что они с Даной боятся одни в роще. Однако пилоту все же пришлось побывать на барже, — чтобы помочь спихнуть в воду два трупа Избранных, в лохмотьях армейской формы, с изъеденными, как сыр, щеками… Наверное, долго несло течением посудину с какого-нибудь разоренного поста, пока не прибило волной от взрыва к подножию рощи.
Ночь проходила трудно. Возились с Аштор. Ее начало рвать сразу после захода солнца — просто наизнанку выворачивало. К рассвету женщина полностью обессилела от приступов тошноты и только просила чуть слышно: «Убейте меня, все равно мне конец!» Держа ее голову на коленях, Дана часто меняла мокрые тряпицы на пылавшем лбу Аштор. Пилот тоже чувствовал себя скверно: левое ухо, левая сторона шеи и плечо покраснели и саднили, как от сильно ожога. Но, тем не менее, неутомимый и старательный ягненок полностью забыл о себе — утешал Аштор, бегал к реке смачивать новые компрессы.
Наутро пилоту удалось завести движок.
Велико было уныние полей пепла, мимо которых целый день семенило медлительное судно. Стволы деревьев, обугленные до сахарной белизны, скрученные винтом; тление в глубоких расщепах; вздутые туши коней и быков, пришедших утолить последнюю смертную жажду. Полчища разноцветных, органно гудящих мух — из-за них женщины до ночи не вышли из каюты. Дальше от берега, в струящемся мареве, было трудно различить что-либо, кроме сплошной черноты, — зато по кромке прибоя, выбрасывавшего странную кофейную пену, трупы лежали часто и неряшливо, иногда сцепившись целыми гирляндами. Более светлые ступни и ягодицы, облитые водой, блестели, как желтое масло. Пилот у руля вздрагивал каждый раз, когда баржа натыкалась на что-то и словно мешок протаскивали под плоским дном…
На третьи сутки, ночью, Вирайя заметил свет с вершины приречного холма и приказал выключить двигатель.
— Но ведь это же пост, Бессмертный! — шипел сбитый с толку рулевой, когда течение несло бесшумную, темную баржу вдоль гряды, увенчанной светлым, с горящими окнами двухэтажным домом. — А может быть, и штаб сектора! Здесь тебя встретят и поселят, как подобает твоему рангу, и всех нас при тебе!..
