– Отставить сермяжную власть! – Мудр Заветович окоротил Ивану Васильевичу его головокружение от успехов. – Думай, Ванька, запредя, чем выискиваться в командоры бабьего племени! Куда ж тут голу жопу целить, кода ветродуй? Лихо ли застудить девке хвост, неразум ты отрепьев чипок! Я-ть те всыплю в гузок, погоди, как заметну хоч одну из села у фельдшерицы Малой Солдатихи в гостицах!! Ты прогрей-то окружность воздуха! Прогрей, молю я т..тибя за ради дитя пола женского твоего и моей тоже женской жены!!!
Лукоил Мудр Заветович стоял средь сереющего утра и пихал пальцем на вид Ваньке-ослуху в сторону своего индивидуально-передового трахтора, которым в жаркую пору бороздил он рассветный совхоз.
– Ну ты и расходился тут, дядько Мудр! – остыл внемногую Иван Васильевич. – Делов-то всего, что пердячего пару железным конём поддать. Я вот щас…
И, взобравшись в кабину, умело привёл тово сталь-коня до сортир. Обпёр его аккуратно об угол пошти, да наддал вентиляторный подогрев у него из раструб-хвоста. Потеплело кругом, стала таять у старта черта.
– Другой наворот! – согласился теперь Мудр Заветович. – Разганешайсь, претерпелки подмокрые!
Стали – выпятились.
Оленька так-сяк ещё, подол на голову, прощелка девчачия, узкая, только жопа вверх розовым оком топырится.
А вот Знатья Порфирьевна как поразвернулась своим кораблём, будто бела ладья из волн вынырнула! Жопа охватиста, подобрана, сдобна, кругла. Пизда меховита, с прогубием выпукло норовит лопнуть настороны.
Да отжала Знатья ещё по какой-то своей женской опытности изо всех силёнок холмы белы ручками – раскрылась так, что аж дух забрало у судейства и зрителей! Тут Ивану Васильевичу до того захотелось ей вставить скорей, что с трудом и сдержал… Только трахтор его молодецки всхрапнул жеребцом.
И вот напружинились обе…
– Приготовились… – Иван Василич команду подал, свисая чуть не до земли к ним из трахтору, дабы метче глядеть. – Старт… Внимание… Марш!!!
Ох, и пошло веселье в две озорные струи! Мудр Заветыч давай хохотать – уж и занозиста же Оленька Ванькина, вон отклячилась рачки как, што стал светлей белый свет от прозрачно сверкающих капелек! Знатья ж Порфирьевна и вовсе такой бурный пустила поток, будто порешила поубавить снегов на дворе, да и смыть всё нежданной весной! Иван Васильевич долго довольно терпел это дело из своих неудобств свеса с трахтора. Всё ж серьёзен был, да всё норовил подкорячицца поближей под любую из пёзд промочающихся… Там увидеть чего порешил?! Настающий уже божий день?! Трахтор ревёт, девки хикают… Вдруг… Трах-та тара-тах-та! Хаердым!!! Бах ага!!!!!!!
Покренился деревяшка-сортир под плечом у стального коня – не сдержал Иван Васильевич в своей горячести рычаг-стремена. Девки в писк, Василич им под ноги в снег, трахтор по двору на прогулку по зимнему утречку!
Как с минуту, показавшуюся с овчинку аж, гонял за ним по двору Мудр Заветович…
Как остался от сарая-овинчика древнего только холостой курий шесток…
А от доброго сортира удобного лишь кромешная крошка настругана…
Потом меряли – хоть и хороша была пушка у Знатьюшки, кучный бой, могучая класть, но видать любовалась, как женщина, на заголённый у Оленьки зад, да милостивилась над Оленькой: мало того, что струю криво сложила, но и произвела недобой… Оленька ж тужилась изо всех, не стесняясь их смехов с присутствиями, и высоко вверх взводила милашку розовогубу свою – вот и выйграла!
Призом-пряником тешилась после, целуемая Знатьей Порфирьевной, и хотела уже по-настоящему спать…
* * *
Тем же утром, как всем заспалось, побег Иван Васильевич на сельсовет за гвоздём для крепления натихоря сортира дедамудровского.
Но не сложилось навдруг, потому как, ровно на ту беду, поселилась в сельсовете пронемецкая бюрократия. И тот немецкий народный христопродавец Аперитив Неккерман, взявший к себе промеж прочим в монополию снабжение села металлической разностью не дал ни полкило дефицита, а заслал, вражий денщик, шлёпать с утра на совхоз, имевший будто, со слов инвентариста-кладо́вщика, у себя в хозяйственных закромах сказочно-полноценный запас металл-крепежа…
Но помимо вожделенного гвоздя обнаружил-застал Иван Васильевич на красном совхозе «Заздравный Рассвет» картину развращающего воздействия. Руководство-начальство совхозное оставленное, как на развод, для соблюдения оставшегося имущества, в тылу оккупации предавалось разврату карьерного свойства. А совхозные девоньки, в столь же обобщённом их количестве двух, в секретарской прихожей безтрусо еблись.
Соня Егорша Прокопьевна, бухгалтерка и краснознамённая отдаивательница со стажем, развалилась на секретаркином деревянном столе между писной машинкой и стопками ещё не изведённых бумаг. Зад иё высок вздымался на поддерживающих его локтях, а служебный халат гулял всей своею пространностью в расположении лишь поясницы и вмощён был подстилкой ещё под эту сдобную задницу.
А рождённая совхозным правительством секретарка-машинница и пополам с этим юная тракторка Потетень Аланья Рассветовна стояла на голых коленках у толстожопой бухгалтерки между ног и пролизывала ей вкус в пылко-мягкой ущелине. Обеим влеклось хорошо – Аланья Рассветовна, распунцовевшись, мотыляла на стороны головой, а бухгалтерка вовсю елозила жопою по сметаемым всё дале бумагам стола. Обе помыкивали и утробно урчали, роняя слюну…
Иван Васильевич спросил «Можно к вам?» и, не получив ничего вразумительного себе в ответ, решил действовать сам и направил ботинки в начальственный кабинет.
– У них… Ах!.. У них нельзя… Ааа-х!! – донеслось до него спозади. – Ааааххх!.. У них там… совещание!.. Ай, Айечка! Ааах!!!
Оборотивши взор, Иван Василич поизумился слегка: наставленье цеушное ему выдавала не секретарка Аланья, а непричёмная к власти бухгалтерка Егорша Прокопьевна, оканчивающая Алочке в рот… «Спорный, дружеский коллектив…», себе сообразил Иван Васильевич с чувством внутреннего уважения, «Одна за одну, штоб подружнице не захлебнуться такою слюной!».
– Совхоз, не терпи бюрократию! – посоветовал лозунгом Иван Васильевич двум растрёпанным любицам и смело шагнул наперекор в кабинет.
Совещанья никакого, конечно же, не было. Так, проформа одна. Был лишь один факт над лицом. В виде достаточно объёмной, схожей в чём-то с бухгалтершиной, голой задницы в упавших на пол штанах директора совхоза, мягкотелого терпителя порочного кумовства и служебного карьеризма в подведомстве.
Мокропопка Герундий Аврельевич со страдальчески взмокшим лицом и оттопыренным непомер-естеством своим стоял у кресла для посетителя, а посетитель сей, никто иной, как Всякий Кирилл-Да’Илья, директоров свойственник, заместительник и по всем меркам удачливый тот карьерист, был занят тем, что вылизывал промеж булок у своего прямого начальства от дородных яиц до укрытого копчика. Герундий Аврельевич мерно дышал оттого, но основную массу страданий ему наносила пожимающая торчащего из-под брюшка справного ловкопалая рука карьериста-задолизателя.
