Но ветер оставит эхо,
Плывущее вниз по рекам.
А мир светлячков нахлынет —
И прошлое в нём потонет,
И крохотное сердечко
Раскроется на ладони…
— Ты знаешь Гарсиа Лорку?! — обрадовался Йенс.
— Я вообще люблю стихи, — признялся я.
Йенс поднялся и гибко потунлся:
— Пойду искупаюсь… Пошли?
79.
— Я не умею плавать, — признался я. Немец наставительно сказал:
— Учись… Эй, а хочешь, сейчас попробуем?!.
Я посмотрел на лежащую поперёк Волги золотую дорожку.
— Пошли.
Олег Чухонцев
Что помню, то помню, хотя и не знаю,
В чём суть всего, если только суть
Не связана с необходимостью прошлое
Сделать опять настоящим.
Помню
Желание войти в ночное озеро и выгребать
К дальней луне. Помню белое пламя
У тёмной норы перед тем, как взглянул
В высокое небо, знойно дрожащее в мареве белизны.
И ещё иногда —
на рассвете обычно —
я вспоминаю крики в горах.
Но всё, что могу — это быть очевидцем.
* * *
Костёр ещё не прогорел — угли давали самый хороший жар, пень не переставал пос-треливать струйками пламени, похожий на раскоряченного чёрного осьминога. И наши и немцы спали вокруг костра кольцом, ногами к пеплу, закутавшись кто во что и прижав-шись друг к другу.
— Часовых не поставили, — сказал я. Йенс не успел ответить — мы увидели Андрюшку Со-колова, он сидел у деревьев подальше и коротко махнул рукой. Наверное, и немец-часовой тоже где-то был…
А в следующий миг в предрассветном сумраке, пропитанном плавающим туманом, я различил, что спят не все.
Танюшка сидела у костра, скрестив ноги и спрятав руки под мышками. На плечи у неё была накинута Сережкина куртка, а он сам спал под одной с Вадимом. Когда мы по-дошли, она только посмотрела из-под спутанных волос — и снова уставилась в угли.
Йенс молча обогнул костёр и улёгся где-то среди своих — я сразу перестал его раз-личать, да и забыл о нём, если честно. От реки тянуло холодком. Я сел рядом с Танюш-кой и молча начал разуваться.
— Поешь, — тихо сказала она, протягивая две палочки шашлыка, уже покрытого белёсым жиром, а на них — тонкий ломоть лепёшки. — Это немцы дали, из чего-то-там дикого. Почти как хлеб… Я рецепт постаралась запомнить… Ешь, ешь. Хорошо поговорили?
— Я потом расскажу всем, Тань, — пообещал я и занялся шашлыком.
Не люблю, когда на меня смотрят во время еды. Но Танька смотрела. И мне не бы-ло неприятно.
— Я очень за тебя испугалась, — сказала она. — Я так испугалась. Ты даже не представля-ешь, как я за тебя испугалась.
— Надо привыкать, Тань, — я бросил одну палочку на угли, и жир на ней вспыхнул сине-ры-жими язычками. — Тут по-другому не бывает. Я это до конца только вот сейчас понял, когда с Йенсом поговорил.
— Всю ночь протрепались, — укоризненно сказала она. — У тебя же есть часы, видел же, который час! — и вдруг она фыркнула, а потом засмеялась.
Я понял, что она вспомнила нашу первую встречу — в парке, год назад, когда мы с ребятами спросили у незнакомой девчонки, который час, а в ответ из кустов вымахнул здоровенный чёрный дог. И как мы спрашивали, можно ли нам теперь идти дальше…
— Ты сама-то ела? — всё ещё улыбаясь, спросил я. Танюшка закивала:
— Ела, ела… Ты тоже ешь и ложись спать.
80.
— Тань, — я очистил вторую палочку и подобрал с ладони хлебные крошки, — ты меня ждала? — она наклонила голову. — Спасибо, — еле слышно добавил я.
— Вместе укроемся, — проговорила она, снимая куртку. — Вот, серёжка позаботился.
Я не понял, услышала ли она моё "спасибо"…
…Мы улеглись спина к спине и подоткнули куртку с боков, вытянув ноги ближе к неостывшему костру.
— Спи, Танюшк, — неожиданно ласково сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. Она повозила плечами и как-то удовлетворённо вздохнула.
А я подумал, что спать не буду — я и не устал вроде, и совсем не хочу.
Только вот думал я всё это уже во сне.
* * *
— Куда пойдёте?
Немцы уже уходили по тропинке — головами всё ещё в тумане, над чем я хотел по-шутить, но сообразил, что Йенс не поймёт. Поэтому спросил то, что спросил.
— Пойдём в Сибирь, — сказал Йенс, держа обе ладони на рукояти своего меча. — Зазимуем где-нибудь на Урале, наверное. А вы?
— Пока не решил, — ответил я, пожимая ему руку первым. Он задержал мои пальцы:
— Так пойдёмте с нами?
— Нет, — отказался я с сожалением. — Спасибо, конечно, но… нет.
— Как знаете, — он сильно тряхнул мою руку и широким шагом отправился догонять сво-их. Потом — остановился, обернулся, крикнул: — Увидимся ещё! Время будет — увидимся!
Я махнул рукой. И, повернувшись к своим, улыбнулся им — стоящим какой-то печа-льной стеночкой шагах в двадцати.
— Ребята, — сказал я, — надо серьёзно поговорить. Обо всём сразу.
Все закивали, хотя тему я сформулировал крайне расплывчато. Но мы толпой по-тянулись на место нашей стоянки.
— Душевные люди, — оценил немцев Саня. Остальные молчали. Странно, но почему-то после моих слов на всех накатило серьёзное настроение с размышлениями о своей будущ-ности.
Танюшка держалась рядом со мной. Искоса посматривала — иронично и в то же время задумчиво. Потом сказала:
— Никогда не думала, что мне доведётся зашивать куртку князю… Княже, а что-нибудь ещё зашить не надо? Али постирать?
— А что, откажешься? — спросил я. Танька свела брови, честно обдумывая вопрос. По-том призналась:
— Постираю с удовольствием… А то я, кстати, не стирала! Но сейчас-то — добавочная честь! Не кого-нибудь обстирывать, а князя!
— Из грязи в князи. — буркнул я.
* * *
Когда я закончил говорить — наступила тишина. Её можно было щупать руками, как плотный тёмный занавес. Я видел, как девчонки невольно подались к пацанам, кото-рые сидели ближе — без разбора и рефлекторно. Мальчишки держались за оружие и были хмурыми, точно осеннее небо.
Я ещё раз обвёл их всех взглядом и почему-то испытал облегчение. Может быть, потому что всё это были мои друзья? "Ничего, прорвёмся!" — уже почти спокойно поду-мал я, не совсем отдавая себе отчёт, о чём думаю.
— Если я князь, — сказал я вслух, — то вы все — вече. Понимаете, ребята? И нечего зами-рать, как мыши перед ужом. Даром мы, что ли, ходили в походы? Представьте себе, что и это — такой же поход.
— Длиною в жизнь? — усмехнулась Ленка Черникова.
— Хотя бы и так, — ответил я. — Можно и с этой точки зрения смотреть. И вообще —
81.
тут у нас выбора нет.
