Два дня назад, во мраке столь же гадкой северной ночи, напоролся на секвойю ржавый допотопный крейсер. Секвойе-то что, даже перила целы остались, а вот у крейсера вся носовая часть сложилась в гармошку и стал он тонуть на глазах. Небольшой экипаж Хура, состоявший из представителей различных рас и народов, принял самое активное участие в спасении утопающих пассажиров и матросов крейсера, но тот тонул с такой скоростью, что надежд выловить хоть кого-нибудь почти не было. Лишь когда Хур приготовился отдать приказ — всем вернуться на весла, юный полинезиец, которого уже полгода как залучил норвежец в ныряльщики, случайно затопив чей-то катамаран, рыбкой нырнул в черную воду и через полминуты выудил за фалду молодого человека с топором в руках; подтащил его к борту секвойи. Топор у парня отобрали, воду из желудка выкачали, и спасенный разразился множеством слов, которые Хур еще с войны хорошо помнил, а еще лучше понимал их судовой врач, ветеран русской плотовой и бревновой медицины Андрей Станюкевич. Врач этот прибыл на борт секвойи в позапрошлом десятилетии с мешком ржаных сухарей, и Андрей с Хуром друг в друге души не чаяли: Хур приучил его пить каждый день свой любимый напиток, морскую воду, а тот в свою очередь приохотил Хура к старинной русской игре мацзян, перенятой через Кяхту китайцами, — по-русски-то эта игра называлась «мазай», играли в нее на заячьи уши, но кто ж теперь русскую древность помнит!..
Нынче было не до мазая, слишком уж переусердствовал тип с топором, глотая национальное Хурово питье. Андрей уволок пойманного бедолагу в свою каюту, уютно втиснутую в один из секвойных корней, и долго приводил парня в чувство.
— Где я? — наконец-то выдавил из себя молодой человек.
— У друзей, — успокоительно ответил Андрей с приобретенным за много лет международным акцентом; он уж и забыл, когда такие чистые матюги, как нынче, слыхивал, — прямо на сердце теплеет.
— В России?
— Нет, пока не в России. Ты на корабле, точней на бревне. Мы плывем.
— Куда плывем?
— В Кронштадт… Денька через два будем. Да не рвись ты никуда, я тебя канатом прикрутил, и топор не ищи, он давно в хозчасти. Не рвись, капитан у нас хуровый… суровый то есть, это я его так называю, не смей повторять, а то живо на весла сядешь.
— Да ведь я на пробу! Я их только на пробу! — молодой человек разрыдался.
— Кого?.. А, это ты, что ли, «Аврору» угнал, так это, выходит, мы ее-то и потопили? Уже вторая на дно пошла, первая давно тут где-то рядом… Ну, Хур с ней, плавсредство она была негодное, так прямо в гармошку и сложилась… Кончай бредить, а то капитан живо на весла посадит…
Молодой человек впал с беспамятство. Станюкевич проверил морские узлы, которыми прикрепил гостя к койке, и вышел на палубу.
— Жить будет? — спросил его норвежец, перебрасывая трубку из левого угла рта в правый.
— А чего ему сделается. На весла не годится. Сдадим в кронштадскую больничку, и все… Там у нас теперь царь, авось помилует: это ж угонщик. Радио передавало, он в Питере старушек побил маленько.
— Так может, ему политическое убежище?
Станюкевич подумал.
— А давай. Нам еще по Неве, да по Ладоге, да по Мариинской системе когда-когда в Москве будем. Пусть покуда полежит у меня. Очухается предоставим.
Дорога секвойе и в самом деле предстояла длинная. С южной стороны горизонта сверкнул далекий маяк: Ревель пытался охранять границы империи от чужих кораблей.
Но не от бревна же!
Не забывайте, что русские хитры и ловки от природы.
ШАРЛЬ КОРБЕ. БЕЗДЕЛКИ. ПРОГУЛКИ ПРАЗДНОГО НАБЛЮДАТЕЛЯ ПО САНКТ-ПЕТЕРБУРГУ (1811)
Ситцевую занавеску для Маши и для себя Тима Волчек укрепил в глубине фургона самостоятельно, — с молотком и гвоздями он теперь управлялся хорошо. Маша теперь тоже была Волчек, — по совету записавшего их в книгу гражданских актов Николая Юрьевича взяла фамилию мужа. Под изголовьем хранился мешок сушеных грибов; после остановки в каждом селе он предательски таял; если не удавалось докупить, братья Волковы иной раз сидели на лапше без добавок. Прямо в Верхнеблагодатском, где сделали они первый торговый привал, бабьего полку в фирме прибыло: старший Волков, Тема, привел Маше помощницу — рыжую, остроносую, сноровистую Стешу, с помощью которой они мигом скормили поселянам все пожаренные остатки бабушки Серко: не пропадать же добру, да и денег в кармане прибавилось. Стеша оказалась мастерицей по курам: она могла — не глядя, хоть в полной темноте, Маша проверила! — ощипать и выпотрошить курицу, а плов с курятиной варила так, что братья-вегетарианцы только глаза отводили; Маша, когда пробу снимала, сама не заметила, как полный судок опростала. Звали Стешу необыкновенно: Степанида Патрисиевна, ну а фамилия ее, после заезда к Николаю Юрьевичу, стала Волкова: старший из братьев, Артем-Тема, такую мастерущую бабу упустить не мог. А что отчество у нее вроде как лисье прозвище, так ведь и в курах толк понимает! Сама Стеша, к слову сказать, свой плов тоже не употребляла, Машу звала пробу снимать.
В Лыкове-Дранове как раз этот плов и варили, потому что лапша кончилась, а в сельпо рис был. Тима вздрогнул, когда узнал, что лапшу нужно не из одной муки делать, а еще и яйца при этом в дело идут — он-то помнил скорлупу на полу вокруг бабушки Серко, что ненароком овцой перекинулась. Но успокоился, сообразил, что лапшу они уже ели — и ничего; может, в скорлупе дело? Или еще в чем? Эх, купить бы учебник для оборотней, да кто ж его напишет? Но плов раскупали бойко, и не поймешь даже, чем торговать выгодней. Экономиста бы! Тима все мечтал и мечтал бессонными ночами, он все никак не мог привыкнуть спать по-человечьи, норовил задремать днем, на что Артем Волков бурчал почем зря.
И было дано кооперативному бистро в аккурат по его мечтаниям. На дальней окраине Старой Грешни, куда фургон однажды прикатил и открыл торговлю, подошла перекусить не очень молодая, однако весьма серьезная, такая из себя неглупая женщина. Съела две порции лапши на трешку, сдачу взяла; на раздаче стояла Маша, ну а других едоков пока не было, разговорились они по-простому, по-женски. Клиентка все удивлялась: отчего у перекусиховцев все и дешево так, и наваристо. Пришла в ужас, узнав, что цены тут назначают, так сказать, «от балды». Посчитала что-то на краешке газеты и сказала Маше, что ну никак меньше чем два тридцать такая порция стоить не может. Из-за фургона выбрался Тимофей Волков, стал слушать. Стеша подошла, про свой плов рассказала, попросила тоже цену сосчитать. Оказалось, что они опять-таки и пловом за полцены торговали. Ушел Тимофей с этой новой загадочной незнакомкой погулять, поучиться уму-разуму. А назавтра пришлось опять ехать, Анфису Макаровну Волковой переписывать, как у людей положено. Анфиса Макаровна была женщина бывалая: двоих мужей бросила, двое от нее сбежали, как раз на перемену фамилии смотрела безразлично, зато Тимофей уперся. Ну, уперся, ладно: однако стоимость бензина на поездку в Нижнеблагодатское Анфиса Макаровна тоже в лапшу включила. Ничего, спрос не упал, горячего всем хочется. Все денежные дела теперь переехали на Анфису, она и не подпускала к ним никого.
Женатых, таким образом, в фирме «Волчек, братья Волковы и Компания» оказалось уже трое, в кузове становилось очень тесно. Ребром встал вопрос: где взять деньги, чтобы хоть один прицеп к фургону докупить. За этим вопросом ясно маячил второй: младшие братья, выскользнув из-под целомудренного и строгого надзора бабушки Серко, тоже не засидятся в невинности, баб себе подберут. А деньги где взять? В неприкосновенный запас из погреба генерального старосты Тимур влезать не хотел — и без того на первых порах, покуда Анфиса дело по науке не поставила, двести империалов неведомо куда растрынькались. На оставшиеся пятьсот разве приличный прицеп купишь? Даже если семь тысяч пятьсот золотыми?
Но истинное золото, как понял это природно моногамный Тимур Волчек, в человечьих делах это вовсе не деньги, это — бабы. Анфиса подсчитала, Стеша пробежалась по дворам в двух-трех деревнях, пронюхала, наконец Маша пошла к деду Матвею-индюшатнику договариваться. Договорились они с дедом на ста империалах комиссионных, и тот, сладко матерясь и что-то свое предвкушая, запряг лошаденку, оставил индюшат под присмотр Маши, куда-то убыл. К вечеру приехал назад, вместе с сильно петляющим танком, — а к тому сзади был навязан канатами самый настоящий автоприцеп. Танк развернулся, канаты смотал — и давай Бог гусеницы в свою часть. Матвей принял по счету сотню комиссионных кругляшей — и больше не взял ничего. Еще не хватало ему сознаваться, сколько он калыму слупил с солдатиков за то, что от украденного еще в сентябре в соседней части прицепа, на который покупателя так и не нашлось, их избавил. Обещал еще и четыре полевых кухни взять, но спроса на такой товар пока не было, туда гречку с тушенкой заряжать полагалось, а где такие деликатесы нынче возьмешь?
