некрупных грузов исключительно по каналам и озеру. Он быстро разворачивает парус, и берется за длинный шест, которым ловко отталкивается от неглубокого дна, стоя на носу своей плоскодонки. Отчего на память мне тут же приходят венецианские гондольеры.
Нанятая нами лодка, несмотря оживленное движение по каналу, развивает довольно приличную скорость, и вскоре уже выходит из канала в озеро. Мы плывем по Мареотису вдоль южных стен Александрии, где на берегу расположены большие хранилища — там хранится зерно перед отправкой в Рим. Его доставляют на баржах по Нилу, а потом перегружают на огромные морские суда для перевозки в Остию. Египет давно уже стал главной житницей Римской империи и поставляет туда в год больше 80 000 тонн зерна. Когда римские жители кричат властям: «Хлеба и зрелищ», надо бы уже кричать «Египетского хлеба и зрелищ»!
Вода в Мареотидском озере солоноватая, по сути это просто неглубокая лагуна длиной километров пятьдесят, отгороженная от моря узким перешейком, на котором и выстроена Александрия. С морской гаванью и Нилом Мареотис соединен несколькими каналами, по берегам озера тут и там располагаются богатые поместья и небольшие деревеньки, окруженными пальмами и участками возделанной земли. Выглядит это красиво, но по словам Сенеки жизнь у местных селян непростая. Их постоянно достают набегами буколы — так здесь называют жителей западной части нильской дельты.
В этой недоступной болотистой местности — Буколии — среди густых зарослей папируса и камышей царит настоящая разбойничья вольница, даже римские легионеры не в силах с этим справиться. Ватаги буколов появляются внезапно на своих шустрых лодках, грабят окрестные деревушки и поместья, нападают на торговые корабли, а потом также быстро исчезают с добычей на своих болотах. Даже местным храмам здесь от них достается. А в свободное от набегов время они ловят рыбу, возделывают огороды на островках земли среди болот, и пасут там своих коров и коз. Такие вот пастухи-разбойники, среди которых много беглых рабов и бывших крестьян.
Сенека отзывается о них весьма пренебрежительно, чуть ли не как о дикарях. Я же про себя тихо посмеиваюсь над его римским снобизмом. Они и сейчас-то на римлян плюют, а через сто с лишним лет эти дикари так оборзеют, что поднимут восстание против империи, возьмут Александрию в осаду и зададут жару местным властям. Придется префекту на подмогу из Сирии еще один легион вызывать. А вот не нужно так закручивать гайки и доводить египетских крестьян до отчаянного состояния непомерными поборами.
Но важную роль в том восстании сыграют, конечно, и египетские жрецы, ограниченные в правах еще при Августе. Его религиозные реформы, сильно сократившие полномочия жречества, собственно и вызваны были опасением восстания под их предводительством. Такой безграничной власти над народом храмовников лишили, как же им не восстать-то? Вот и жрецы Сета недавно попытались власть себе вернуть. Не вышло, правда…
Так за разговорами мы незаметно пересекли озерную гавань, а потом миновали городские стены, вдоль которых плыли. Перед нами на берегу уже раскинулся пригород. Разговор наш снова возвращается к секте терапевтов.
— Название им такое дали греки за их склонность к ремеслу врачевания, а как они сами себя обозначают, я не в курсе — признается Сенека — но в искусстве лечения с ними в Александрии никто не сравнится. Слышал в Мусейоне, что терапевты эти — одна из общин ессеев, которые переселились в Египет, спасаясь от гонений в Иудее.
Ну, да… такое вполне может быть. Тем не менее, в еврейском квартале переселенцы жить не захотели, поскольку городскую суету считают одной из причин человеческих недугов: духовных и физических. Но это и понятно — александрийские евреи гораздо «либеральнее» своих единоверцев из Иудеи — иудейские законы и порядки они здесь соблюдают не особенно строго. От работы по субботам, конечно, воздерживаются и местную синагогу посещают исправно, но при этом считают вполне допустимым ходить на театральные представления и даже на ипподром.
Для таких аскетов, как ессеи и терапевты, это конечно, неприемлемо. Они ведь ведут уединенный и даже в чем-то монашеский образ жизни. Мудрость ищут в священных книгах, вина не пьют, мяса не едят, все свободное время проводят в молитвах. То есть нам, христианам они вроде как не враги — и Бог у нас с ними один, и общие ценности мы разделяем: такие, как отрицание рабства, неприятие жертвоприношений и презрение к незаконной прибыли. А еще терпимость к властям. Но рассчитывать на то, что они в наши ряды вольются, все же наверное не стоит. В лучшем случае, мы просто станем с ними союзниками.
Сенека внимательно вглядывается в пейзаж на берегу и, наконец, машет рукой в сторону скромных домишек.
— Высади нас вон там, лодочник!
Суденышко послушно причаливает к хлипким деревянным мосткам, разворачиваясь к ним правым бортом, и мы выбираемся на берег. Пока я оглядываюсь вокруг, Луций расплачивается с лодочником медью и отпускает его. Возвращаться нам предстоит пешком, но до города отсюда совсем недалеко.
Небольшие глинобитные дома под соломенными крышами раскиданы по деревенской улице довольно далеко друг от друга, словно селяне здесь ищут уединения от соседей. Из жителей пока никого не видно, даже детишки не играют у домов — такое ощущение, что деревня вымерла. Только чисто выбеленные известью стены и аккуратные, ровные грядки в огородах говорят о том, что за порядком здесь есть, кому следить.
Мы с Луцием не сговариваясь, направляемся к ближайшему дому.
— Шало́м Алейхе́м! — вежливо приветствую я мужчину средних лет в светлом хитоне, вышедшего на порог при нашем приближении — Мир вам!
— Алейхем шолом, путники! — удивленно кивает мужчина, разглядывая незваных гостей. Заметно, что тога Сенеки и мои доспехи римского легионера страха у него не вызывают, но и особой радости тоже. В дом нас войти не приглашают.
— Вы не подскажите, уважаемый — продолжаю я на арамейском — где мы можем увидеть человека, которого недавно спасли у Серапеума? Его имя Матфей, он из Иудеи.
— А зачем он вам, и кем вы ему будете? — настораживается мужчина.
— Я его близкий друг. Мы только сегодня утром вернулись в столицу и вдруг узнали, что на него напали фанатики, и он был ранен.
Хозяин дома оценивающе смотрит на нас, но через пару мгновений приглашающе машет в сторону другого конца деревни.
