(он лишь до колен натянул штаны). Лежик поднял лицо, вопросительно вскинул брови: дожидался моих пояснений. Всегда молчаливый Слава Дейнеко небрежно и неторопливо сворачивал самбовку (пока эту куртку дети называли «кимоно» — «самбовкой» она для нас станет лишь через пару лет). Я не ждал от него вопросов: Слава всегда ограничивался лишь скупыми жестами (если была возможность): кивком головы или пожиманием плеч. Обычно говорливый Эдик Ковальски сейчас выглядел обессиленным: сидел на скамейке, прижавшись спиной к шкафчикам. Он не засыпал меня сходу уточняющими вопросами — пока лишь вздыхал и потирал ушибленный во время тренировки бок.
— Парни, мне нужна ваша помощь, — повторил я.
Сунул большие пальцы за пояс — всегда так делал на соревнованиях, пока дожидался сигнала к началу поединка.
— Это мы уже поняли, — заговорил Ковальски. — Давай, Миха, выкладывай. Что случилось?
Он вновь прижал к рёбрам ладонь (во время тренировочного поединка неудачно врезался в колено Леры Кравец), скривил губы от боли. Денис Петрович осмотрел на тренировке его ушиб — заявил, что «ничего серьёзного, заживёт». Но всё же усадил Эдика на лавку до конца занятия (Ковальски этому не воспротивился).
— Эдя, ты бы заглянул в травму, — посоветовал приятелю Лежик. — Может, повезёт: получишь справку и на недельку продлишь себе каникулы.
Ковальски покачал головой, отмахнулся. И вновь потрогал ушибленное место. Я вспомнил, что в седьмом классе меня вот так же приголубил коленом по рёбрам Валера Кругликов. Тогда я пропустил из-за этого ушиба весенние городские соревнования: в двух моих рёбрах на рентгеновских снимках заметили трещины.
— Все нормально, — процедил сквозь зубы Ковальски. — До твоей свадьбы заживёт.
Стоявшие и сидевшие около шкафчиков мальчишки улыбнулись, будто услышали очень остроумную шутку (в том числе и Олег Васильев), обменялись ироничными взглядами. Но тут же вспомнили обо мне. Слава Дейнеко достал из шкафчика спортивную сумку (лишь он не отреагировал на остроту Эдика). Дёрнул головой — будто предложил мне пояснить просьбу о помощи.
— Да, — вспомнил обо мне Лежик. — Миха, так что у тебя стряслось?
Я рассказал самбистам, что у моего «хорошего друга» возникли неприятности со «шпаной»: те собрались завтра с ним «разделаться». Сказал, что узнал об этом «совершенно случайно» (не пояснил, как именно). Объявил: мне «достоверно известно», что эти «плохие парни» подстерегут «моего друга» «большой толпой». И «сведут с ним счёты» — это «совершенно точно». «Никакого честного поединка не будет», — заверил я. — Потому что эти трусы не дерутся, как правильные пацаны: один на один — только давят массой'. «Мой друг крутой парень, — сказал я. — Но он не справится в одиночку. Да и никто бы на его месте не справился, даже наш тренер». Объяснил, что только в кино один человек побеждает сразу десятерых. А завтра на «моего друга» набросится именно десяток «отморозков» («может, и больше»). Среди которых будут и «пацаны», что на три-четыре года «старше меня». «Так что там без вариантов», — сказал я.
И тут же заверил: «Но он не сбежит. Будет стоять до конца. Это точно: я его хорошо знаю». Сказал, что «шпане» завтра тоже «достанется на орехи». Но «это дело» «плохо кончится» — «к гадалке не ходить». Предположил, что только нашим избиением оно не завершится. Потому что «кое-кто» из «шпаны» грозился проткнуть моего друга «пером». Я объявил: «тот парень», что угрожал зарезать моего друга — трус и слабак, но «полный отморозок». «Он может, — сказал я. — Ударит в спину. Запросто. Если за нашими спинами никто не присмотрит». «Дело серьёзное, — добавил я. — Если „шпана“ не струсит — будет серьёзный бой». Я высказал сомнения в том, что два человека (я и мой «друг») испугают десятерых «придурков». Пожал плечами. Сообщил, что буду завтра драться вместе с «другом» «плечо к плечу»: «буду руками и зубами рвать всех, до кого дотянусь». Сказал юным самбистам, что их «плечи» нам бы в этой «схватке» тоже «пригодились».
Я замолчал — парни загалдели, комментируя друг другу моё сообщение. Молчал только Дейнеко: Слава неторопливо переодевался. Посматривал на приятелей, слушал их рассуждения.
— А что за друг-то у тебя, Миха? — спросил Васильев. — Мы его знаем?
Он всё же натянул штаны. Заправил в них майку. Застегнул ремень — широкий кожаный с большой звездой на блестящей пряжке («солдатский», купленный в «Военторге»).
Я махнул рукой.
Сказал:
— Лежик, а какая разница? Сейчас не важно, кто он. Я не за него прошу. Он завтра не дрогнет и не побежит — в нём я уверен, как в самом себе. Парни, помощь нужна мне. А меня вы хорошо знаете. Как и я вас. Поэтому к вам и обратился. Я подумал, что точно впрягся бы за любого из вас. И ни секунды бы не раздумывал. Ведь для того и существуют друзья. Ведь так? Я правильно говорю, парни? А я считаю себя вашим другом. И пусть все местные отморозки об этом знают и помнят!
Я указал пальцем на стену. Будто за ней сейчас толпились будущие обидчики Вовчика. Мальчишки повернули головы — взглянули на кирпичную кладку.
— Только в этом случае мы сможем жить спокойно, — сказал я. — И будем без оглядки ходить по улицам в любое время. Случится это, когда шпана поймёт: задевать нас небезопасно — отдача замучает. Так что я не брошу его там одного — тут без вариантов. Я в любом случае туда приду. Завтра. Примерно в это же время, как сейчас. Даже если сам он меня и не позовёт. Потому что я должен так поступить. По совести. И встречусь с теми уродами — вместе с вами, или в одиночку.
— Вместе с нами, конечно, — сказал Эдик.
Он взмахнул руками, но тут же скривился от боли и схватился за бок. Прикусил губу. На его лбу вздулось тонкая синяя извилистая вена.
Ковальски добавил:
— Если меня не упрячут сегодня в больницу.
Лежик несколько секунд наблюдал за Эдиком. Будто дожидался: не грохнется ли тот без чувств. Он убедился, что Ковальски не упал в обморок — взглянул на меня.
— А что за пацаны-то ему угрожали? — спросил Васильев. — Старшаки? Или местные пионеры? Серьёзные пацанчики? Или так — шавки подзаборные?
Я развязал пояс от кимоно. Складывал его неторопливо, посматривал при этом на мальчишек. И мысленно видел их не такими, как сейчас: не детьми — взрослыми.
Пожал плечами.
— Лично с ними я не знаком. Но некоторых видел. Старшим из этой компании примерно по четырнадцать лет — младшим около десяти. На спортсменов не похожи. Слышал только одно имя: Рудик Веселовский. Знаю, что кличка у него — Весло. Он не главный в той шайке. Но именно этот Веселовский обещал пырнуть ножом моего друга. Так что завтра он там точно будет.
Эдик Ковальски перестал обнюхивать свои кеды — поднял на меня взгляд. Нахмурился (будто о чём-то вспоминал). Уронил потёртые кеды на лавку рядом с собой.
— Весло? — переспросил Ковальски. — Ты сказал: Веселовский?
— Знаешь этого пацана? — спросил Лежик.
Эдик ухмыльнулся. Покачал головой — не в знак отрицания, а словно от удивления. Помассировал травмированный бок — снова скривил губы: от боли.
— Он из моей школы, — сказал Ковальски. — Из пятого «Г» класса. Там такие… «г» собрались! Такие же, как и Веселовский. Сам я с этим пацаном не ручкался. Но кое-что слышал об этом Рудике. Точно Миха сказал: Весло полный придурок. Говорили: у него с башкой проблемы: псих он недолеченный. Такой может и «пырнуть» — без шуток.
Мальчишки замолчали — задумались над словами Эдика. В раздевалке вновь стало тихо. Лишь слышалось шарканье снимаемой и надеваемой одежды.
— Весло под Шпуней ходит, — едва слышно сказал Дейнеко.
Слава один за другим поставил свои кеды в сумку. Поверх обуви уложил кимоно. Резким рывком застегнул молнию — будто поставил размашистый росчерк.
— Он из Шпуниных шестёрок? — переспросил Васильев.
Все собравшиеся в раздевалке спортсмены, точно по команде, взглянули на Славу. Дейнеко кивнул — уверенно. Олег разочарованно махнул рукой.
— А вот это уже фигово, — сказал он.
Сразу в несколько голосов самбисты поинтересовались:
— Что за Шпуня такая?
Я тоже вопросительно поднял брови: моя память не ответила на этот вопрос.
Лежик хмыкнул.
— Кореш мой… бывший, — сказал он. — Вместе с ним…
Он покачал головой. Натянул свитер — выгадал для себя несколько секунд на размышления. Поправил рукава, посмотрел на дожидавшихся его ответа мальчишек — пожал плечами.
— Это уже не важно, — сказал Васильев. — Что было — то прошло. И быльём поросло. Теперь я сам по себе. Чемпион города по самбо — это вам не хухры-мухры! И не мелкий уголовник какой-то. А у Шпуни — вон,
