С воды раздались крики. Пауши сплавали к другим сгоревшим домам и вернулись с новостями, которые коротко доложили капитану, выпуская очереди слов, будто стрелы.
Акунья подозвал Квинна.
– Они нашли тела братьев в других домах, – тихим голосом сообщил он.
– Мертвы.
– Разумеется. И… над ними надругались. Делали ужасные вещи.
– Можете не продолжать, – с жаром заговорил Квинн. – Они осквернили… я пошел в церковь… а там алтарь… и нечистоты, человеческие нечистоты…
К ним присоединился Фалькон.
– Она заговорила.
– Рассказывает что-то? – спросил Квинн.
– Нет, это бред. Видения. Снова и снова она возвращается к галлюцинациям об ангелах возмездия, целой толпе ангелов, чьи ноги касались верхушек деревьев. Золотые и серебряные ангелы. Братья и сестры вышли встретить их. Ангелы сообщили, что их судили, и они не оправдали надежд. Затем спалили деревню пламенными мечами. Сама она спряталась под алтарем, когда ангелы подожгли церковь. Оставшихся в живых собрали и сказали, что за грехи их отправляют в рабство.
– Ангелы? – переспросил Квинн.
– Она тронулась умом.
– И все же это напомнило мне легенду, услышанную в Салвадоре, об ангелах, которые сражались в Пелориньу мечами из света. Те самые ангелы, что наслали чуму на скот.
– А еще и ваш костюм…
– У иезуитов нет костюма, наше одеяние не более чем привычное облачение священника: сдержанное, простое и практичное.
Из-под навеса раздался негромкий крик. Квинн поспешил к кармелитке, приподнял ее голову, чтобы напоить водой из оловянной кружки. Фалькон наблюдал, как он аккуратно промокает обгоревшее лицо и удаляет яйца насекомых из гноящихся ран. Жалость, гнев, печаль и беспомощность – разные эмоции клокотали внутри, и его шокировало то, каким сложным образом они переплетались друг с другом, словно узоры на ткани. «В Бразилию? С ума сошли?!» – воскликнул Орсэ в Академии, когда Фалькон подошел с просьбой финансировать его экспедицию. «Жадность, тщеславие, ненасытность, жестокость и неуважение к чужой жизни – вот пороки всех великих держав мира. А в Бразилии это добродетели, которые практикуют с большим рвением». Усталый, испытывая отвращение к миру, Фалькон прошел мимо скованных гребцов за веслами к своему гамаку, который снова повесили на носу корабля. Рабы, корабль, река и ее беглые жители, разграбленные алдейи[155] и показные церкви были не более чем винтиками и механизмами огромной темной «энженьу», мельницей, которая работала без остановки, молола и дробила. Все эти рассказы про государственность, про подъем просвещения для местных, создание культуры, образования, искусства – чушь собачья, единственным вершителем здесь является обогащение, личное обогащение и личный рост. Ни одного университета или даже просто печатного станка во всей Бразилии. Знания – прерогатива благородной королевской Португалии. Бразилия же должна гнуть спину, работая на плантациях.
Рабы взялись за весла, и корабль пополз по широкой реке. Фалькон смотрел, как Квинн сидит рядом с обгоревшей женщиной, иногда говорит с ней, иногда с яростным рвением читает свои «Духовные упражнения». Француз попытался зарисовать по памяти плавучий город. Проекции, углы тумана и тени, бессмысленные, религиозные. Это река страха, написал он. Утонченной душе, разумеется, чужда театральность, однако Бразилия превращает гиперболу в реальность. Здесь витает дух, темный, гнетущий, ужасный. Он иссушает сердца и тянет энергию так же, как и чудовищная жара и влажность, бесчисленные насекомые и проливные дожди, теплые, как кровь, но при этом пробирающие холодом до костей. Нахожу, что я почти поверил всему, что мне рассказывали про Амазонку. В то, что боту – это создания наподобие русалок, которые по ночам всплывают на поверхность, дабы найти себе любовников среди людей, которые станут отцами детей с розовой кожей. Поверил в духа леса курупира с ногами, вывернутыми в другую сторону, который обманывает охотников и защищает лес. Жаркими бессонными ночами легко услышать Уакти[156], огромного, словно корабль, он мчится через ночную сельву, и ветер выдувает странную мелодию из множества отверстий в его теле. А как же женщины-воины, в чью честь (ошибочно) названа река, – амазонки?
Тени удлинялись, быстро сгущались сумерки, корабль огласили крики и шумы, пока он вставал на ночь на якорь. Фалькон чувствовал себя старым и хрупким, как ветка во время засухи накануне собственной гибели. Фигуры на корме казались самыми темными – чернила на фоне индиго. Фитили, обмакнутые в пальмовое масло, горели в терракотовых горшках и позволяли изучить лицо Квинна, пока тот заботился об умирающей женщине. Фалькон понимал все жесты и движения губ. Когда иезуит подошел, чтобы набрать свежей воды, Фалькон тихо спросил:
– Вы ее соборовали?
Льюис опустил голову.
– Да.
Страх, что он не более чем просто бороздка на ленте, которая тянется в этой душной мельнице, работающей на крови, не давал уснуть Фалькону, но, когда огромные неяркие южные звезды выстроились аркой над ними, нежное покачивание корабля на воде заставило его погрузиться в сон об ангелах, огромных, как грозовой фронт, движущихся медленно, но неодолимо вдоль притоков Амазонки. Он видел во сне их ногти на ногах размером с паруса, рисующие волны на белой воде.
Наутро послушница исчезла с корабля.
– Вы же сидели с ней, как это могло случиться? – В голосе Фалькона явно слышалось обвинение.
– Я спал, – просто и мягко ответил Квинн.
Француз взорвался:
– И где она? Она же была на вашем попечении?
– Боюсь, она нырнула в реку. Действие аккулико кончилось. В бреду она, наверное, покончила с собой.
– Но это же отчаяние, смертный грех.
– Я верю в благодать и милость Господа нашего Иисуса Христа.
Фалькон посмотрел на своего попутчика. Квинн снова надел простую черную рясу и шапочку, а на лице его застыли смиренное участие, духовная сдержанность, горе и неизбежность потери. «Ты лжешь, иезуит, – подумал Фалькон. – Ты соучастник! Она призналась тебе в своем последнем смертном грехе, а ты простил ее. Ты не остановил ее. Или вовсе помог? Помог дойти от гамака до борта, перелезть через перила и упасть в ласковую реку?!»
– Я горько сожалею о своей неспособности спасти сестру, – сказал Квинн, словно бы прочитав сомнения Фалькона. – Я помолюсь о ее душе и упокоении, когда мы доберемся до Сан-Жозе-Тарумаша, а на себя наложу епитимию. А пока что, с вашего позволения, мне нужно вернуться к «Духовным упражнениям», которые я забросил.
Богоматерь, Которая Явилась
