— Говоришь, что из Саратова? А текст его рецензии у вас есть?
— Угу…
— А кто его видел, этого оппонента? Кто знает его в лицо? Найми актера. Пусть придет какой-нибудь субъект, представится кем надо и прочтет его рецензию. Делов-то! Я серьезно. Хочешь физрука из нашей школы? Он, наверное, согласится. Любит в самодеятельности участвовать.
Филиппенко вытер слезы, поднял взгляд на девушку.
— Ты милый, когда плачешь. Так и хочется утешить! — пошутила Сарафанова, должно быть, чтоб повысить ему настроение. — Кстати, дождь, скорее всего, затушил костер из Пушкина! Бедные националисты, они, наверное, так расстроились, хи-хи-хи!
— Ну что же, поздравляю! — Кто-то грузный сбоку навалился на Андрея. Плоская тяжелая ручища хлопнула по спине. — Новый кандидат!
Андрей не различал лиц и не узнавал знакомых. Свои чувства он бы мог сравнить, наверно, с ощущениями женщины, едва-едва родившей (если б в этом разбирался!): не поймешь, что сильнее — то ли радость облегчения, то ли жуткая усталость. А коллеги, между тем, всё лезли, лезли, лезли со своими поцелуями, объятиями и дружескими жестами; тянули сделать памятное фото, щелкали в дурацких положениях; без конца болтали глупости, которых Филиппенко, тем не менее, никак не понимал и мог только бессмысленно кивать.
Защита прошла бурно. Оппонент (физрук из школы Анны) малость запинался, хотя утром уверял, что он отрепетировал слова «историограф», «эпистемология» и «дискурс». Под конец речи он сдулся как шарик, завяз в навороченных фразах, и всем стало очевидно, что диссертация Андрея прекрасна настолько, что даже профессор (физрук исполнял роль профессора) не в силах подвергнуть его обоснованной критике.
Зато когда дошли до прений, стали раздаваться голоса приверженцев режима и историков-фантастов, так любимых нынешним правительством. Они, враги догматиков и продавшихся жидотамплиерам ренегатов, нападали на Андрея пылко и азартно. А из зала мэтр Крапивин подавал ему подсказки — разумеется, заранее условленными знаками, — как правильно ответить, как держаться, как вести себя.
Андрей вырвал победу с минимальный перевесом в один голос. После объявления результатов он почувствовал облегчение и пустоту одновременно. Расслабился, размяк и отключился.
Между тем, научные традиции пока что были живы, и до отдыха Андрею было далеко, хотя хотелось поскорей пойти домой и лечь в кровать. Готовилась «вторая часть защиты». Длинный стол на кафедре покрыли плотным белым слоем из страничек чьих-то курсовых, студентки уже резали колбаску, аспирантки мыли помидоры, ассистенты грели чай, доценты открывали «пузыри», а доктора наблюдали за процессом, точно зная, кто сегодня будет самым пьяным.
Кафедра гуляла дотемна. Те, кто должен был вести занятия в этот день, пошли к студентам и смиренно попросили отменить на сегодня лекции и семинары. Как ни странно, ни одна из групп не отказала! Если б кто-то зашел на истфак в семь вечера, то увидел бы пустые коридоры, по которым изредка, качаясь, ходят люди в чопорных косоворотках и лаптях, услышал бы голоса и звуки праздника и встретил бы печальную компанию ребят возле одной из аудиторий. Андрей увидел их, когда пошел в уборную. Конечно, это были магистранты — самые несчастные создания в университете. Магистратуру ввели несколько лет назад, чтобы соответствовать международным правилам, а чему учить — так и не придумали. Поэтому шесть дней в неделю магистранты морально разлагались, а один день, по вечерам, ходили слушать философию. Философа на диссертационную гулянку не позвали, так что лекция состоялась. Это заставляло магистрантов еще больше проклинать Болонскую систему, которую ревнители истинной русскости, замотавшись с негром Пушкиным и франкофоном Толстым, отменить почему-то забыли.
К восьми, когда из здания университета надо было убираться, если только ты не хочешь ночевать там, поздравления Андрея добрались до самой бурной точки. Завкафедрой, ломая об колено палку колбасы, с чего-то вспомнил о своей армейской службе в ВДВ, его коллега (а по совместительству исследователь русско-африканских отношений) начал рассуждать о парашютах, хвастаясь количеством прыжков, из третьего историка полезли анекдоты (неприличные, конечно же), четвертый начал петь. Все остальные, совершенно их не слушая, кричали, бормотали и болтали что-то непонятное. Порой, когда в общем гаме можно было отчетливо расслышать слова «парадигма», «Тацит», «Костомаров», или «источниковедение», — остальные встречали их безудержным и нервным хохотом. Крапивин, весь красный, похоже, потерял способность ходить и говорить. «Надо будет отвести его домой. А может, отнести?» — подумал Андрей. Разумеется, начальник так напился не из склонности к спиртному, а поскольку волновался за ученика и также был издерган за долгие месяцы подготовки к защите.
Вдруг один из коллег встал со стула и громко, чтобы перекрыть общий шум, произнес:
— Господа! Мне прислали грамоту. Возможно, исторического значения!
Под грамотой он понимал эсэмэску: эта западная аббревиатура, разумеется, ушла из обихода. То, что телефонные записки чем-то очень схожи с новгородскими посланиями на бересте, Андрей понял еще в прошлом году. Действительно, общего много: и краткость, и безграмотность, и массовость. Что же за новость прислали коллеге?
— Православную церковь запретили.
Повисло тягостное молчание.
— Как? — спросил кто-то.
— Страну объявили языческой. Царь объявил. Значит, все теперь верим в Перуна. Жена написала.
Хмель испарился. Веселая пьянка превратилась в собрание историков.
— Радио, радио нужно включить! — зашумели одни.
— А какое сегодня число?
— Нужно срочно узнать все подробности!
— Сбегать в газетный киоск!
— Боже мой, что творится!
— Вот, опять взорвут храм Христа Спасителя! И что на его месте будет? Только не бассейн!
— Во сколько объявили?
— Надо срочно записать всё!!!
Через пятнадцать минут стол был разобран, посуду помыли, объедки сгрузили в помойку.
Домой разошлись, рассуждая о судьбах России и споря о том, каковы предпосылки возврата к язычеству.
На следующее утро новый кандидат наук проснулся в своей комнате. Кругом была пылища: руки не доходили до уборки. Здесь и там лежали кипы порченой бумаги, всяческих набросков, планов, заявлений. На полу, возле компьютера, стояла стопка книг. Такая же — у койки. На краю стола — еще одна. Остатки авторефератов. Не отосланный конверт с неверным адресом. Тетради. Ксерокопии. Блокноты. Выписки. Отрывки. И экземпляр диссертации в красивом переплете, который стоил недешево, но был обязательным.
Кирпич. Бесполезный кирпич.
Андрей ощутил отвращение. Чтоб не видеть, отвернулся носом к стенке. Не хотелось подниматься.
«Я стал кандидатом», — сообщил он сам себе.
Но счастья не было. Андрей вообще ничего не чувствовал.
А ведь ему-то казалось, пустая жизнь как-то изменится после такого вот великого свершения!
Но всё осталось, как было.
До вечера Андрей пробыл в постели.
В то время, как государство воевало с чужеземным греческим наследием и старалось истребить неистинную веру в воскресение еврейского пророка, бывший аспирант лечился от депрессии. Таблетки, пить которые он долго не хотел, в итоге пригодились.
В университете по центральной лестнице раскатывали красную дорожку. Анна захихикала. Она вспомнила, как таким же точно образом встречали дорогого гостя — мэра, приехавшего к студентам в преддверии новых выборов. Он умничал, демонстрировал уверенность. Все шло гладко до тех пор, пока мэр не получил записку следующего содержания: «Дорогой NN! В Камасутре сказано, что дамам отказывать нельзя. Выполните мою просьбу, уйдите на пенсию! Анна». Зал аплодировал. Мэр смутился и пробубнил что-то насчет того, что он еще молод. Было весело.
Теперь ковровую дорожку приготовили для участников торжественного форума «историков, преодолевших догмы», «авторов новейшей хронологии», «творцов альтернативного», «срывателей покровов с исторических тайн, которые так долго хранили прислужники старого режима». Так писали журналисты о конференции, которая неожиданно приобрела масштабный характер. Для нее решили отвести актовый зал. С утра по универу бегали субъекты с микрофонами и камерами. Общий интерес к истории, который подхлестнуло сообщение об английском происхождении Петра Первого, привел к тому, что на ушах сейчас стоял не только исторический, но и остальные факультеты. Все ждали, что на этой конференции откроется невиданная истина, создастся новая концепция науки, не испорченной догматиками; концепция некой настоящей и весьма патриотичной истории.
Подружки с факультета в белых кофточках, наряженные, будто на экзамен, деловито спешили по коридорам с папками под мышками: готовилась регистрация участников. Анюту тоже попросили поучаствовать: встречать гостей внизу, смотреть, чтобы они не заблудились. Первым, кого она встретила у входа, был Андрей. Он ее не заметил!
