Калигула изобразил живой интерес к рассказу Сеяна и с готовностью попробовал этих сонь. Мясо их и впрямь оказалось сочным и нежным. Потом были языки фламинго и дрозды, запеченные в тесте, мясо страуса с соусом из меда, трав и специй, и отменно приготовленные бараньи мозги. Не побрезговал Гай и удивившим всех блюдом — маткой не опоросившейся свиньи, тушеной в бульоне с медом, уксусом и различными специями. Из-за яркого вкуса приправ, среди которых была мята, имбирь и семена тмина, никто из гостей даже не смог угадать, из чего это приготовлено, что доставило Сеяну особое удовольствие. Но вообще это странное блюдо, оказалось так себе на вкус. Калигула с гораздо большим аппетитом поел зайчатину, приготовленную по особому рецепту, и запеченных с сыром улиток.
Некоторые гости в своем неуемном желании перепробовать как можно больше блюд, доходили до того, что удалялись в специальную комнату и с помощью птичьего пера извергали из себя все съеденное. А потом снова возвращались за стол и, снова, как ни в чем не бывало, продолжали трапезу. Вино лилось рекой, гости налегали на фалернское массико и на выдержанное кекубо, без которого в Риме не обходится ни один богатый пир. Разговоры и смех за столом становились все громче и откровеннее. В зале было душно из-за множества горящих светильников и тяжелого запаха благовоний, от этой духоты и большого количества выпитого Гай сильно захмелел.
И тут распорядитель объявил, что для развлечения дорогих гостей на пир приглашены танцовщицы, приехавшие по приглашению Сеяна из самой Антиохии. Гости оживились: сирийские танцовщицы славились своим умением разжигать страсть в зрителях. И Август, и Тиберий неоднократно изгоняли их из Рима за непристойные танцы. Но проходило время и эти дочери разврата снова, как ни в чем не бывало, появлялись в Риме. Впрочем, всесильного претора этот запрет ни капли не волновал.
Музыканты заиграли тягучую восточную мелодию, которую Калигула сразу узнал. Он не раз слышал ее в далеком детстве, когда вместе с родителями был в Сирии. В центр зала выскользнули несколько девушек, закутанных в покрывала, рабы шустро погасили часть светильников, создавая в зале интригующую атмосферу, и представление началось…
Калигула жадным взором следил за плавными движениями танцовщиц — танцы и музыку он просто обожал! Будь его воля, он бы каждый день ходил в театр на представления. Но увы — Тиберий не поощрял увеселения для горожан и резко сократил государственные расходы на всевозможные игры и развлечения. Теперь римские театры и цирки часто простаивали без дела — удовольствие это было не из дешевых, а многие последователи Мецената не хотели рисковать, боясь вызвать неудовольствие императора.
— Гай! — раздался над ухом Калигулы вкрадчивый голос Сеяна — ты, говорят, очень хорошо танцуешь? Может, покажешь нам свое искусство?
Если бы Калигула был чуть трезвее, он никогда бы не поддался на эту уловку. Но вино и музыка сделали свое дело и заглушили голос разума в его затуманенной голове.
— Изволь! — Гай широко махнул рукой, сбив со стола драгоценную чашу из цветного стекла, и тяжело поднялся с ложа — Почему бы и нет, Сеян?
Нетвердой походкой он вышел к танцовщицам и, прикрыв глаза, начал покачиваться из стороны в сторону, приноравливаясь к ритму музыки. В зале раздались первые смешки, но Сеян, улыбаясь, приложил к губам палец, призывая гостей сдерживать свой смех. Тогда он сменился покашливаниями — многие даже смешливо зажимали себе рот, чтобы не спугнуть танцора и не испортить веселое представление.
Зрелище и впрямь было комичным, когда высокий нескладный Гай попытался повторить плавные движения восточных танцовщиц. Но ему самому в этот момент казалось, что он танцует великолепно, ничуть не хуже сириек. Калигула неловко подпрыгивал, размахивая невпопад руками, и пытался изогнуться в пояснице, как и девушки, а потом повторить их соблазнительные движения плечами и бедрами. Танцовщицы, взяв Гая за руки, даже включили его в свой круг, но он постоянно спотыкался и сбивал всех стальных с ритма. В какой-то момент Калигула оступился, его пьяно повело, и он с грохотом упал на пол. Девушки с визгом отскочили в разные стороны, и музыканты испуганно прервали свою игру
Первым расхохотался сам Сеян, а к нему присоединились и все остальные. Смеялись не только гости, но даже рабы и гвардейцы, охранявшие двери. Некоторые гости, рыдая от смеха, вытирали рукавом выступившие на глазах слезы, а кто-то от смеха сполз с ложа на пол.
Калигула с трудом сел и недоуменно оглянулся, не ожидая подобной реакции. Ему-то казалось, что сейчас должны были зазвучать восхищенные крики и хлопки в честь его бесподобного танца. Но вместо этого, гости указывали на него пальцем, как на шута, и обидно насмехались.
— Ох, Гай… клянусь богами, я в жизни еще так не смеялся! — Сеян, наконец, совладал с собой и перевел дух — Жаль, что Антония не разрешит тебе плясать на сцене, ты бы мог зарабатывать хорошие деньги!
— И это правнук Августа и Антония… Куда катится Рим?! — возмущенно воздел к небу руки седой старик — один из немногих, кто с неодобрением наблюдал за пьяными плясками Гая.
— Ну…гордая Агриппина тоже порадовалась бы за своего младшего сына! — со смешком добавил толстый патриций с лоснящимся от жира лицом. Каллигула узнал старшего Юния — прославленного в прошлом военачальника — Может, стоит позвать Антонию, чтобы и она полюбовалась на внука?
Имя бабки, издевательски прозвучавшее из уст этого жирного борова, мигом заставило Гая протрезветь. Он вскочил, сжав кулаки, и обвел разъяренным взглядом ухмыляющиеся лица, пытаясь запомнить каждого в этом зале. Потом развернулся и выбежал прочь из дворца Сеяна…
Домой идти не было никакого желания: Гай знал, что Антония поджидает его и задаст ему хорошую трепку. Каким-то образом она еще до возвращения внука домой всегда узнавала о его выходках. Поэтому отправился сейчас Калигула совсем в другую сторону, и вскоре уже пьянствовал со своими беспутными друзьями в одном из ночных притонов, где они были завсегдатаями. Опрокидывая в себя очередную кружку вина, Гай грязно ругался и клялся друзьям именем божественного Августа, что вскоре придет время, когда каждый, кто посмел сегодня смеяться над ним у Сеяна, умоется кровавыми слезами.
— Я всех вас запомнил! — пьяно грозил он кулаком в сторону Палатина — Всех до одного! И месть моя не заставит себя долго ждать.
…А потом были снова пьяные пляски. Теперь уже в кругу своих друзей и веселых шлюх, у которых в отличии от гостей подлого претора, пляски Гая вызывали самый искренний восторг. И безумные пляски эти, перемежающиеся еще более безумными оргиями, длились до рассвета, когда обессиленного Калигулу загрузили в носилки и отправили домой.
В притоне наступила утренняя тишина, рабы принялись за уборку, собирая со столов объедки и черепки разбитой посуды. Двое вышибал тем временем деловито поволокли за порог тело избитого и задушенного мальчишки — раба, прислуживавшего сегодняшней ночью. Бедняга имел несчастье громко засмеяться, глядя на безумные пьяные пляски одного из постоянных посетителей их притона. И кто же знал, что тот так рассвирепеет и нападет на раба с кулаками? Жаль. Хороший был мальчик, послушный. Теперь вот придется хозяину другого раба покупать…
Глава 13
Из Иерусалима мы вышли ранним утром. Едва встало солнце, громко загудели трубы, распахнулись городские ворота и римские легионеры организованно покинули древнюю столицу, оставив в ней лишь небольшой постоянный гарнизон для охраны дворца. За городскими стенами когорты перестроились в маршевые колонны, и без промедления выступили в поход, держа путь на Кесарию.
Впереди, блестя на солнце чешуей доспехов и шлемов, шла первая центурия первой когорты во главе с примпилом Лонгином. Штандарт легиона — золотого орла на длинном шесте — нес рослый аквилифер. Этот воин, чей шлем выглядывал из разинутой пасти львиной шкуры, спускавшейся ему на плечи подобно плащу, возвышался над общим строем, поскольку он отличался высоченным ростом и крепким телосложением. В одной шеренге рядом с ним шли и другие “знаменосцы”, несшие сигнум — эмблему когорты, и штандарт с изображениями императора — «Imago». Выглядел римский легион на марше эффектно и устрашающе, прямо как в известной песне — неофициальном гимне советских археологов:
