— Может и могу. Но не стану делать этого, пока не пойму, что ты по-настоящему уверовала в Христа. И не нужно надувать губы, Корнелия! — я сделал шаг вперед, успокаивающе взял девушку за руку. Отчего она мигом покраснела — Ты же видела, как серьезно отнеслись к крещению солдаты и офицеры? И далеко не все из них решились креститься, многие пока еще думают, и это правильно.
— А мне не нужно думать! Я уже все для себя решила.
— И твои родители об этом знают? — зашел я с другой стороны — Что будет, когда твой отец узнает, что ты самовольно крестилась, сменив веру предков? Пока ты не вышла замуж, все решения за тебя принимает он.
Дочь Понтия Пилата опустила голову и расстроенно закусила губу. Да… женщины в Риме полностью бесправны, а незамужние дочери вдвойне. Жена хотя бы может развестись с опостылевшим мужем, вернувшись под власть отца или брата, а дочь — это практически вещь, находящаяся в полной власти домуса — главы семейства. Он для нее и царь и бог, а она — всего лишь разменная монета — способ породниться с нужным человеком или выгодно решить финансовые проблемы. Идти против воли отца для любой дочери чревато большими неприятностями. Тем более, против воли такого сурового отца, как Пилат. Жалко ее, конечно, но все последствия своего своевольного поступка девушка должна понимать.
Был и еще один тонкий момент, о котором я пока промолчал, поскольку не готов был его озвучить. Крестить римскую женщину — это ведь практически признать ее равноправие с мужчиной. Она же в этом мире автоматически принадлежит к религии своего отца или мужа. Так что в какой-то мере, крещение женщины будет иметь эффект декларации прав человека. Простят ли мне такое?
— Корнелия… — вздыхаю я — давай договоримся так. Отложим твое крещение до Кесарии. А ты пока подумай, как тебе поговорить об этом с отцом и получить его согласие.
Вчера вечером она нехотя согласилась со мной. Но за ночь, видимо, придумала новый план, подключив к нему свою мать Клавдию. И теперь обе дамочки постоянно звали меня к себе в повозку, чтобы поговорить о Мессии, пожаловаться на жару и еще под разными надуманными предлогами.
Их каррука, запряженная парой мулов, ехала позади нас и представляла собой большую квадратную «кабинку» с окнами, водруженную на четыре крупных колеса. Конечно, повозку нещадно трясло и раскачивало, но это не повод постоянно дергать меня и ныть, жалуясь на все подряд. Сварливой жене Понтия то было жарко, то пыльно, то скучно… Христом она интересовалась, но все больше в практическом ключе. Могу ли я вылечить божественной силой ее желудочные боли? А как узнать будущее семьи Пилатов?
Лечения я ей благоразумно не обещал, хотя верное лекарство от ее недуга знал — жрать надо меньше на ночь и быть разборчивее в еде, не тащить в рот всякую дрянь. А вот предсказания я сразу отверг — никаких гаданий. Будущее неопределенно и создается нашим выбором и нашими усилиями. Бог наделил нас свободой воли и никакие потроха черного барана не скажут нам ничего. А кто утверждает обратное — мошенник и обманщик.
— Авгуры не могут лгать! — Клавдия попыталась вступить со мной в теологический спор.
— Как скажешь, достопочтенная… — уклонился я от дебатов и поспешно сбежал из повозки.
Не то, чтобы я был против поглазеть на аппетитные коленки Корнелии, выглядывающие из-под ее подобранной столы, или заглянуть в вырез ее туники, где очень уместно бы смотрелся серебряный крестик. Но терпеть ее мамашу не было никаких сил. К тому же Корнелия, в отличие от бодрой Клавдии, казалась действительно измучена жарой. Она вяло обмахивалась ручным веером из павлиньих перьев на длинной ручке, то и дело промокала влажный от пота лоб, и устало прикрывала глаза, словно ее клонило в сон.
Ну, и наконец, кучер — он сидел прямо на крыше этого римского тарантаса и разумеется, с интересом слушал все разговоры. А потом, наверняка, докладывался Тиллиусу. А тот уже решал, что стоит узнать Пилату из женской болтовни. Я сначала подумал, что влиять на префекта через его жену — неплохая идея. А потом вдруг вспомнил Нерона. Тот ведь тоже достаточно терпимо относился к христианам. Но взбесился, когда в обход "хозяина дома" те обратили его жену в свою веру.
—…Примас, а долго нам идти? — вырвал меня из раздумий Иаков. Солнце было в зените, парило нещадно, и хитоны апостолов покрывали пятна пота.
— Три дня — пожал плечами я — Давайте меняться.
С самого начала нашего знакомства я старался не зазнаваться и вести себя дружелюбно. Становиться высокомерным Петром мне не хотелось, поэтому я честно делил все тяготы пути с учениками Христа, в том числе, и переноску ковчега. Сколько я не "прислушивался" к святыне, увы, мне удалось обнаружить лишь остаточные эманации Света.
Взвалив на плечи шесты для переноски Ковчега, я подстроился под шаг Гнея и начал рассказывать апостолам о нашем пути. К концу третьего дня мы должны были вернуться в Кесарию, где сейчас находится административный центр Римской Иудеи, официальная резиденция префекта и «база торпедных катеров» — место постоянной дислокации 6-го легиона. Там у "железных" хорошо укрепленный, зимний лагерь с крепкими каменными казармами. В отличие от тех убогих временных строений на территории дворца Ирода, где я очнулся в теле Марка. Расстояние от Иерусалима до Кесарии — три дневных перехода с двумя ночевками во временных лагерях. Их места давно обустроены и используются для ночевок легионеров уже много лет. Все это я ненавязчиво узнал из разговора с Тиллиусом, пока мы вечером пересчитывали и опечатывали теперь уже римские ящики с золотом.
— А зачем Пилат, забрав золото Храма, везет его в Кесарию? — поинтересовался Иаков, вытирая пот со лба и сплевывая на землю пыль, набившуюся в рот — Почему не сразу Антиохию?
Мы топали по широкой, мощенной дороге, но от пыли это спасало мало. Сначала вокруг было много зелени, словно где-нибудь в Испании или Южной Италии. Но чем дальше мы уходили от Иерусалима, тем чаще зелень фруктовых садов и виноградников сменялась полупустынным ландшафтом с редкими островками кустарников, а потом вдруг снова садами.
— Думаю, он сам хочет его преподнести Тиберию, в обход наместника Сирии…
* * *
Первый день нашего пути пролетел быстро. Легионеры сразу взяли солидный темп, и маршировали как роботы, да и дорога была довольно пустынной. Паломники после Песаха уже давно разошлись, а все, кто нам встречались, были крестьянами из ближних селений. Они шли пешком или ехали на самых обычных осликах, кто побогаче — на муле. Лошадей почти ни у кого не было — их цена и содержание слишком дороги для обычных людей. Один раз мы пересеклись с большим торговым караваном. Десятки верблюдов в окружении охраны, в том числе и конной, везли судя по запахам, мешки с благовониями и специями. А еще многочисленные тюки с тканями и коврами.
И крестьяне, и купцы, едва завидя вдалеке римские когорты, тут же поспешно освобождали дорогу и боязливо кланялись начальству с обочины. Все они с большим любопытством разглядывали, и легионеров, и груженые повозки, и нас с апостолами, несущих на своих плечах ковчег.
Встречали мы и императорских всадников-курьеров, которые перевозят между городами корреспонденцию. Один из них отсалютовал Марону с Понтием и передал префекту тубус с запечатанным свитком.
Пилат погрузился в чтение, потом обернулся и нашел взглядом меня. Махнул рукой, подзывая.
— Примас… хм… Марк — префект до сих пор так и не решил, как ко мне лучше обращаться — Наше путешествие затянется. Я думал, направиться на корабле в Рим прямо из Кесарии, но мне сообщают, что у Родоса снова хозяйничают пираты. Ради безопасности груза нам придется плыть с зерновым караваном из Александрии.
Сообщение Пилата меня ни капли не расстроило — я бы с удовольствием побывал в этой культурной столице древнего мира. Заодно и знаменитую библиотеку будет возможность посетить, Александрийский маяк опять-таки увижу — это же мечта любого историка!
