с дирижабля? — догадался охотник.
— С дирижабля, откуда же еще?!
Охотник беззлобно рассмеялся над собственной оплошностью и повесил ружье на плечо.
— То-то я смотрю. Зверюга говорящая в капкане сидит, а дирижабля рядом нет. Это-то меня и смутило. Ну извиняй, барин, за ошибку. Дорофеем меня кличут. Сейчас освобожу твоего товарища из капкана.
— А я князь Андрей Березкин, — представился я. — Не надо освобождать, мы сами освободимся. Гляди.
С такими словами я поднес включенный первертор к носу принюхивающегося Пегого. Кенгуру двинул носом и принялся размягчаться. Вскоре он размягчился настолько, что голова его полностью втянулась в отверстие. За головой последовали передние лапы и туловище с задними ногами. Хвост исчез последним, пару раз взмахнув на прощание.
Собачка Дорофея сидела с видом Плуто, из-под носа которого утянули мозговую косточку.
— Ну дела, — сказал охотник уважительно. — До чего наука дошла, страшно представить! Я так сразу и понял, что на дирижабле прилетели. На чем еще? Вот стану вечером старухе рассказывать, а не поверит.
Выключив первертор, я распрощался с Дорофеем и заспешил к дирижаблю. Времени потеряли часа полтора, если не больше.
Я, через два дня
Через два дня Люська заболела.
Мы с Ермолаем сидели на веслах и с трудом выгребали против встречного ветра, когда встревоженная Натали сообщила:
— У барыни жар!
Я кинул весла на Ермолая и подбежал к жене. Действительно, у нее был сильный жар. Люськино лицо горело, в то время как тело бил озноб, несмотря на то, что Натали укутала барыню в меховую шаль.
— Люси, что с тобой? — воскликнул я патетически.
— Ах, Андрэ, мне что-то совсем худо. Видимо, я умираю, — прошептала жена.
— Нет, Люси, ты не умрешь. О чем ты говоришь, глупенькая?! Разумеется, ты выздоровеешь.
Я вернулся на весла и с удвоенными — нет, даже с утроенными — усилиями принялся грести, понимая, что от скорости зависит молодая Люськина жизнь. Мы находились недалеко от Перми. Там квалифицированные доктора, они окажут Люське врачебную помощь, но до Перми нужно еще долететь. Ермолай, видя мои усилия, в свою очередь поднажал. Дирижабль устремился в направлении Перми, против ветра.
Как назло, ветер только усиливался. Парусиновые весла тряслись от напряжения, однако дирижабль медленно, но верно продвигался вперед.
Через час Люське стало совсем плохо. Жена вся горела. Я не знал, что может спасти ее жизнь, разве что антибиотик. Решив, что терять нечего — если умрет Люська, пропадай вся вселенная, — я выхватил из кармана первертор.
Нажав на пуск, я принялся ожидать, когда из отверстия вытечет розовая субстанция. Ермолаю было не до того: он выгребал против ветра обоими веслами. Люська ничего не различала, потому что была в жару: ей вообще могло пригрезиться все, что угодно. А Натали не обращала внимания на розовую субстанцию, потому занималась больной барыней. Кроме того, Натали однажды уже наблюдала вытекание кенгуру из первертора — ей такое было не в новинку.
Розовая субстанция вытекла и сформировалась в Толстого.
— Зачем вызывать? — спросил кенгуру, удивленно оглядываясь. — Найтить протечка? Иначе полный швахомбрий.
— Я тебе покажу полный швахомбрий! — заорал я, теряя остатки самообладания. — У меня жена при смерти, а он со своим швахомбрием лезет! Вот что я тебе скажу, кенгуриная морда. Или ты мне достанешь сейчас антибиотик, или я тебе такой швахомбрий устрою, мало не будет. Наш микромир тебе величиной с египетскую пирамиду покажется!
— Достать антибиотик? У нас не бывать антибиотик, — растерянно сообщил Толстый.
— А мне плевать, бывает или не бывает. Спроси у других агентов: возможно, у них найдется, — проревел я угрожающе, — Или тебе полный швахомбрий уже сейчас настанет. С дирижабля выкину к чертовой матери!
— Спросить у других реагентов.
С этими словами Толстый сунул переднюю лапу в первертор и через некоторое время всосался туда полностью.
Мне некогда было раздумывать над тем, вернется создатель вселенной на дирижабль или не вернется. Я бросился к веслам и, на пару с Ермолаем, погреб против ветра, к желанной Перми, в которой единственно было спасение. Я греб с такой силой, что, казалось, умру от разрыва сердца раньше Люськи. Я греб, несмотря на то, что находился в истощенном от перенапряжения состоянии. Я греб вопреки всему, что пыталось остановить меня на праведном пути. Поэтому не расслышал, как Натали сквозь свистящий ветер кричит:
— Барин! Барин!
«Все, — подумал я. — Люська кончается.»
«Может, не кончается», — послышался, откуда-то издали, внутренний голос.
«Не отвлекай, у меня траур.»
Оказалось, что Люська пока не кончается. Изможденный непосильной греблей, я не заметил, как из моего кармана струится розовая субстанция. Субстанция вытекла, и сформировавшийся Толстый произнес:
— Не надо полный швахомбрий! Взять антибиотик в мой сумка. Достать у другой реагент.
Не помня себя, я запустил руку в кенгуриную сумку и вытащил оттуда драгоценный пузырек.
— Чашку, живей! — крикнул я Натали. — И стакан розового вина.
Расплескивая вино, я плеснул розовую жидкость на дно чашки, после чего растворил в вине шарик антибиотика. Натали приподняла голову впавшей в бред барыни, а я — осторожно, чтобы не расплескать лекарство, — влил в пылающий жаром Люськин рот спасительную настойку.
Я кинул первертор на столик, чтобы Толстый мог возвратится из нашего микромира в свой титанический макромир, и сел за весла.
— Как барыня? — спросил Ермолай сурово.
— Еще не знаю.
Оставалось ждать и надеяться. Впрочем, Пермь была близка — до нее оставалось не более трех часов гребли.
Через час стало ясно, что Люська спасена. Наконец-то жена перестала метаться под грудой теплых вещей и заснула. Дыхание выравнивалось на глазах.
С колотящимся после пережитого сердцем, я попытался прикинуть, откуда создатели вселенной достали антибиотик. В их мире антибиотиков нет — это Толстый сообщил в первую очередь. Кажется, я крикнул, чтобы кенгуру достал антибиотик у других агентов. Верно, все так и было. Толстый сам потом сказал: достал у других реагентов. Кто-то из посвященных в нашу вселенскую трагедию помог. Кто бы это мог быть?
Конечно, Наполеон. Кто в 1812 году мог располагать лишним пузырьком антибиотика, как не Наполеон Бонапарт?! Все-таки Наполеон не ведет двойную игру: он полностью на нашей стороне.
«А если Наполеон прислал отраву?» — усомнился внутренний голос?
Я содрогнулся и бросил взгляд на спящую Люську. Нет, исключено. Жена спала с такой счастливой улыбкой выздоравливающего, что было ясно: в пузырьке был не смертельный яд, а лекарство, и это лекарство подействовало.
Ветер переменился, и сам понес дирижабль в сторону долгожданной Перми.
Люси Озерецкая, дневник, через три дня
Несколько дней я не могла записывать свои путевые впечатления в дневник, потому что простудилась и
