находился в радиусе десятка метров от нашего отряда. Любители меховых одежд вновь блеснули зубами. Улыбнулись и кубинцы. Они вскинули брови, но быстро справились с удивлением и поддержали моё пение бодрыми возгласами. Ещё в младших классах, когда занимался в детском хоре, я исполнял на испанском языке знаменитую песню «Hasta siempre Comandante» Карлоса Пуэбло. Она нравилась нашему руководителю.
—…Tu amor revolucionario… — извлекал я из памяти слова.
В детстве я был горд, что именно мне тогда доверили солировать при исполнении «настоящей революционной песни». Гордо выговаривал «Comandante Che Guevara», когда пел со сцены первомайского Дворца культуры. Чувствовал себя тогда настоящим кубинцем и революционером! Хотя теперь понимал: мой испанский звучал не менее коряво, чем тот, на котором изъяснялась бледнолицая дамочка, застывшая с флажками в руке рядом с уроженцами Острова Свободы.
—…Hasta siempre Comandante!
Я скользил взглядом по улыбчивым лицам кубинцев. Они мне подпевали: громко и усердно. А вот их советская спутница молчала. И будто бы вовсе меня не слушала. Заметил, что и смотрела она не на меня — не сводила глаз с чего-то, что находилось за моей спиной (или с кого-то). Я слышал, что вернулась Снежка и велела нашему отряду «собираться». Но я не прервал пение — выдавал одну певучую испанскую фразу за другой, пока не подобрался к финалу композиции.
—…Comandante Che Guevara! — пропел я на высокой ноте заключительные слова.
Приглушил звук струн.
Встал, поклонился слушателем — те искупали меня в овациях (хлопали розовыми ладошками даже темнокожие любители меховых одежд).
Свечин забрал у меня гитару.
— Идём, Котёнок, — сказал он.
Я повернул голову, заметил: отряд из Рудогорска столпился неподалёку от ресепшена. Снежка толкала речь — школьники кивали головами. Я улыбнулся о чём-то торопливо говорившим мне на испанском языке кубинцам, помахал им на прощание рукой.
Развернулся…
Но не поспешил за Лёней: меня остановили.
— Молодой человек, постойте!
Та самая женщина, что держала в руке флаги двух стран, схватила меня за рукав.
— Молодой человек, — сказала она, — та девушка, что стояла позади вас… рыженькая, со шрамом вот здесь…
Она поднесла флажки к лицу, указала пальцем на свою правую бровь.
—…Это ведь была Алина Солнечная? — сказала женщина.
Я посмотрел ей в глаза и спросил:
— А вы, дамочка, с какой целью интересуетесь?
— Я журналист, — ответила женщина. — Корреспондент газеты «Комсомольская правда».
— Котёнок! — крикнул Лёня.
Свечин застыл в десятке шагов от меня: с сумкой и гитарой в руках. Я отмахнулся от него. Рассматривал остановившую меня журналистку. На вид ей было слегка за тридцать. Светловолосая, остроносая, худощавая — эдакая наряженная в советский деловой костюм Шапокляк в молодости. Женщина посматривала то на меня, то на рудогорских школьников, собравшихся около стойки администраторов (Алина Волкова стояла к нам спиной). То оглядывалась на группу кубинцев, которые неторопливо направились к выходу из гостиницы.
— Я права? — сказала женщина. — Это Алина Солнечная?
Она не выпустила мой рукав.
— Вы точно журналистка? — переспросил я.
Высвободил руку.
— Товарищ, предъявите документ, — сказал я. — Будьте так любезны.
Женщина метнула встревоженный взгляд вслед кубинцам (те уже подошли к двери). Взмахнула флажками, поспешно вынула из сумки красные корочки — я рассмотрел на них надпись: «Союз журналистов СССР». Женщина показала мне обложку документа, словно проездной билет. Я выдернул удостоверение у неё из рук. Раскрыл его, взглянул на чёрно-белую фотографию (журналистка на ней выглядела лет на десять моложе, чем сейчас). Прочёл: «Фамилия: Григалава. Имя и Отчество: Дарья Матвеевна». Пролистнул дальше, полюбовался на отметки об уплате членских взносов.
— Фотографию сама вклеила? — спросил я.
— Что? — переспросила Дарья Матвеевна.
Она чуть изогнула губы — растеряно улыбнулась, будто решила, что ослышалась. Свела над переносицей подкрашенные тонкие брови. Забрала удостоверение, сунула его в сумку.
Я выдал скороговоркой:
— Статья сто девяносто шестая УК РСФСР. Подделка удостоверения или иного выдаваемого государственным или общественным предприятием, учреждением, организацией документа наказывается лишением свободы на срок до двух лет или исправительными работами на тот же срок. Использование заведомо подложного документа наказывается лишением свободы на срок до одного года, или исправительными работами на тот же срок, или штрафом до ста рублей.
Григалава махнула флажками.
— Юноша, не говорите ерунду! — сказала она. — Мой документ настоящий.
Женщина отмахнулась от моих слов. И тут же огляделась по сторонам, словно фразу о документе сказала не для меня.
Спросила:
— Юноша, откуда вы приехали?
Она осмотрела меня с ног до головы, будто выясняла размер моей одежды или искала на моих вещах нашивки с моим именем.
Я сощурил глаза и выдохнул:
— Ха!
Указал на журналистку.
— Вот ты и прокололась! — сказал я. — Будто ты не знаешь, кто мы!
Звуки моего голоса эхом отразились от колонн и умчались к потолку. Я снова привлёк к нам внимание (и не только Лёнино). Заметил, что наш отряд уже добрался до лифтов.
Развёл руками.
— Да нас тут все знают! — заявил я.
Следившие за нашим разговором иностранные гости в меховых одеждах улыбнулись, продемонстрировали белые зубы — будто подтвердили мои слова.
Я воскликнул:
— Шпионишь для «Орлят» из Горького⁈
Поднял с пола сумку.
— Вечно вы за нами всё повторяете! — сказал я. — Ничего не можете сами придумать! Передай своим, что смоленский ансамбль песни и пляски «Ленинские пастушки» в этом году снова займёт первое место! Мы победим! Ясно⁈ А вы, «Орлята», учитесь летать!
Дария Матвеевна скривила губы.
— Юноша, что ты несёшь? Какие «Орлята»? Я журналист из газеты «Комсомольская правда»…
— Ты шпионка! — выпалил я.
Стоявшие рядом с нами гости столицы снова обернулись на звуки моего голоса. Посмотрели на нас и неприметные мужчины в серых костюмах, читавшие газеты в вестибюле гостиницы (я приметил двоих). Я усмехнулся, махнул рукой белозубым иностранцам — те помахали мне в ответ.
Журналистка приоткрыла рот.
— Ничего тебе не скажу! — заявил я.
Посмотрел Григалаве в лицо, хмыкнул. Развернулся на сто восемьдесят градусов. Поспешил к стоявшим около дверей лифтов одноклассникам.
— Мальчик, постой! — услышал за спиной голос журналистки.
Не обернулся. На ходу поправил очки. Догнал Свечина.
Лёня спросил:
— Что эта тётка от тебя хотела?
Я пожал плечами.
Ответил:
— Про какой-то ансамбль песни и пляски спрашивала. Решила, что мы приехали из Смоленска. Обозналась.
Свечин оглянулся.
— Не нравится она мне, — заявил Лёня. — Похожа на капиталистическую шпионку. Как бы она не попыталась нас завербовать. Мне брат рассказывал, что в Москве такое случается: он об этом в газете читал.
— Пусть только попробует, — сказал я. — Сразу сообщим нашим. Они её быстро скрутят.
Лёня кивнул, согласился:
— Сообщим.
Он нажал на кнопку вызова лифта.
— На каком этаже нас разместили? — спросил я.
— На одиннадцатом.
Я хмыкнул.
— Серьёзно?
«Опять одиннадцатый», — промелькнула в голове мысль.
Лёня кивнул.
— Высоко, — сказал он. — Зато вид из окна будет хороший.
* * *
Вышел из лифта — взглянул на запылённое окно. Лёня Свечин бросил на пол сумку, прислонил к стене гитару. Он прижал к оконному стеклу ладони и выдохнул: «Красота!» К окну я не подошёл. Но слева от Лёни увидел Останкинскую башню — справа рассмотрел мемориал «Покорителям космоса». Арку Главного входа ВДНХ заслонило правое крыло гостиницы. Я распахнул дверь. В гостиничном коридоре вновь усомнился в том, какой сейчас год. Потому что с момента моего прошлого посещения здесь почти ничто не изменилось. Я увидел на полу всё тот же ковролин. Узнал обитые деревянными панелями стены. Не заметил разве что кулер в коридоре. Хотя духота здесь стояла, как и во время моего предыдущего заселения.
Свечин подтолкнул меня в спину, обогнал меня и зашагал туда, где раздавались голоса наших одноклассников. Я побрёл следом за Лёней. На делёжку номеров мы опоздали. Нас поставили в известность, что в нашем отряде восемь парней и семь девчонок. Поэтому в одном из номеров будут разнополые жильцы. Снежка указала нам на дверь, за которой я увидел знакомую обстановку (за ближайшие сорок лет она почти не изменится) и сидевшую в кресле Волкову. Алина склонилась над своей сумкой, перебирала вещи. Классная руководительница объявила, что у нас есть два часа на отдых. А затем мы пообедаем и погуляем по территории ВДНХ (при упоминании ВДНХ Галина Николаевна указала рукой на приоткрытую форточку).
Классная руководительница ушла. Лёня тут же прислонил к шкафу около входа гитару и громогласно заявил: «Чур, моя кровать посередине!
