Этот парад был праздником одновременно итальянским и американским. Как американцы, они имели право маршировать по улицам; как итальянцы, они могли почитать Марию, Мать Матерей. Они надеялись, что Царица Небесная ниспошлет им здоровья, удачи, семейного процветания в ответ на их приношения. Религиозная сторона была лишь частью праздника. А еще это была возможность для окрестных юношей выбрать на Майском празднестве девушку своей мечты.
Чиро стоял на углу, в гуще толпы. Майская Королева была первой красавицей парада. «Felicità, Felicità!» – скандировала толпа ее имя. На Феличите было облегающее платье из белого шелка и длинная кружевная мантилья поверх черных кудрей, трепетавшая на ветру.
Чиро вспомнил, что похожая накидка была на Кончетте Матроччи в церкви Сан-Никола в тот день, когда он сел рядом с ней. При мыслях о Кончетте он больше не чувствовал уколов сожаления, только боль от того, что его отвергли. Мудрый человек оставляет прошлое позади, словно пару башмаков, из которых вырос.
Чиро не отрывал глаз от Феличиты, как и каждый юноша в толпе зрителей. Он видел, как Феличита вытащила из своего букета белую розу и протянула ее пожилой женщине, стоявшей на тротуаре. Этот простой жест был полон изящества, и Чиро его оценил.
«Женщины идут по жизни, не осознавая своей власти. В следующий раз, когда я полюблю, – сказал он себе, – я буду выбирать с умом. Я должен буду убедиться, что девушка любит меня больше, чем я ее». И, произнося эту клятву, Чиро приподнял свою шляпу, приветствуя Феличиту Кассио, Майскую Королеву.
3
Золотой медальон
Una Medaglia Benedetta
Лунный серп, подобный обрезку розовой ленты, проглядывал между альпийских сосен на фоне лилового вечернего неба. В первый день мая тысяча девятьсот десятого, спустя несколько недель после рокового разговора с синьором Ардуини, Раванелли въехали в свое новое пристанище, в двух кварталах от того дома, где родились шестеро их детей. Энца быстро отыскала жилье при помощи хозяйки одежной лавки, в которой работала.
Когда Раванелли перебрались с Виа Скалина на Виа Гондольфо, места стало меньше, а плата выше. Вместо целого дома Марко теперь снимал нижний этаж в домовладении Руффино – комната с камином, маленький сад на заднем дворе и клочок лужайки перед крыльцом. Им явно повезло, что удалось найти новое жилище так быстро, но они всего лишь сменили одного хозяина на другого. Вовсе не о том мечтал Марко для своей семьи.
Он сохранил за собой конюшню на Виа Скалина, отказавшись продать ее синьору Ардуини. Между конюшней и собственностью Ардуини он поставил невысокий забор и проложил новую каменную дорожку от улицы к входу. Синьор Ардуини был не в восторге от ситуации, но Марко не собирался продавать конюшню человеку, который выставил его из дома.
Встречаясь с синьором Ардуини на улицах Скильпарио, Марко приветствовал его, прикасаясь к шляпе. Синьор Ардуини не отвечал на любезность. Слова Энцы все еще горели у него в сердце, подобно тому как в коксовых печах ниже по склону постоянно горел уголь. И этот огонь синьор Ардуини не мог потушить.
Последняя напасть обрушилась на Раванелли в один из дней, когда Энца работала в одежной лавке синьоры Сабатино. Пожилая дама с озера Изео пришла подобрать платье для свадьбы сына. Ида Брайдо была маленькой, хрупкой, с седыми волосами, но ее целеустремленности позавидовали бы и молодые. Из-за стекол очков смотрели ясные голубые глаза.
Ида устроилась в кресле у окна, ожидая, пока ею займется сама хозяйка. Энца сидела за швейной машинкой, аккуратно заправляя планку хлопковой блузки под лапку. Ида с интересом наблюдала за ней.
– Интересно, есть что-нибудь, что машина не сможет сделать? – спросила синьора Брайдо.
– Влюбиться, – ответила Энца.
– Или умереть, – задумчиво сказала синьора Брайдо.
– Ах, именно это они умеют очень хорошо, – сказала синьора Сабатино, входя в комнату. – Как раз на прошлой неделе испустила дух петельная машина. Свидетельством тому наши с Энцей окровавленные пальцы.
Синьора несла на вытянутых руках готовый наряд – простое бледно-желтое платье-футляр из воздушной органзы поверх узкого чехла. По подолу вился вышитый орнамент из крошечных маргариток.
– Все до последнего стежка я выполнила вручную, ни одна машина не коснулась вашего наряда, – заверила ее Энца.
– Мне нравится, – сказала Ида Брайдо. – Подходит для проводов.
– Я думала, вы собираетесь надеть его на свадьбу сына.
– Так и есть. После свадьбы они с невестой уезжают в Неаполь, откуда отплывут в Америку на пароходе «Имельда». Я теряю сына, обретаю невестку – и затем снова теряю их обоих.
Синьора Брайдо достала кошелек и рассчиталась с хозяйкой салона за туалет с маргаритками. Затем она вышла на улицу, где в конной коляске ее ожидал сын, чтобы отвезти домой.
– А все эти pazzo[45] с их мечтами об Америке, – сказала синьора Сабатино. – Что они себе думают? Если каждый итальянец уедет в Америку, очень скоро там станет слишком много желающих получить работу, целая очередь. И что тогда? Они потеряют свой дом здесь и никогда уже не смогут вернуться. Безумные мечтатели.
Синьора Сабатино подхватила корзину со штопкой и удалилась в заднюю комнату.
Энца достала из кармана фартука маленький блокнот и карандаш и стала вычислять, во сколько раз ее нынешняя плата меньше того, что девушки зарабатывают в Америке. Нужно несколько лет работать на синьору Сабатино, чтобы получить столько, сколько можно скопить в Америке за год. Затем она сунула блокнот с цифрами обратно в карман.
Энца поправила настольную лампу, чтобы та светила на иглу швейной машинки, щелкнула переключателем лапки и направила полотно под иглу, придерживая его пальцами. Серебряная нить сновала вверх-вниз, прошивая линию, нарисованную мелом на застежке. Затем Энца подняла лапку, осторожно вытащила ткань из механизма, отрезала нитки ножницами и осмотрела работу. Шов получился безупречным – как у настоящей мастерицы.
Не успела она приступить к шитью снова, как в окно постучали. Это была Элиана.
– Andiamo! – задыхаясь, выговорила сестра.
– Что-то с мамой? – Сердце у Энцы упало.
– Нет, нет. Конюшня.
Энца крикнула синьоре Сабатино, что должна уйти. Они с Элианой кинулись на Виа Скалина.
Джакомина стояла у верстака, обнимая плачущую Альму, та вытирала слезы передником.
– Мама! Что такое?
Энца испугалась, не стряслось ли что-то ужасное с Марко. Но тотчас увидела отца – он стоял на коленях подле Чипи. Баттиста и Витторио гладили гриву, еле сдерживая слезы. Старый конь лежал на чистой соломе. Марко накрыл его одеялом. День, которого они так боялись, наступил.
