Померань… Местность называлась — Померань. Вот уж точно, подумал Хелье, всем Помераням Померань.
Редкий лес вокруг не спасал от ветра, а тут еще и дождь пошел — сильный, и совершенно равнодушный к настроению коня и всадника. Хелье замычал от ненависти к регионам с неудобным для проживания климатом. Стало заливать глаза. Он умерил бег коня и попытался думать о чем-то приятном, о теплом взморье, например, о цивилизованных людях, о пиниях, но приятное показалось ему вдруг сказочным и недосягаемым. Он понял, что на душе у него пасмурно, и понял почему, и стал ругать сам себя. Да, он мотался по всему миру, и даже в этих краях бывал — чего ж раньше не заехал, просто так, по-дружески? Не хотел нарушать… что?… идиллию? покой?… это не оправдание! Он утешал себя мыслью, что обычная жизнерадостность друга сведет на нет все пасмурные мысли, и станет хорошо и легко.
Показался склон, и на вершине его весьма эффектно выглядящий на таком расстоянии слотт с круглой башней, скорее всего декоративной, обнесенный стеной. Справа по ходу открылись какие-то хилые огороды — очевидно те, от которых слотт кормился. Слева расположился сероватый луг, и на нем паслись в меру упитанные коровы, и какой-то… леший его знает… управитель, распинал пастуха, а пастух тупо возражал и оправдывался. Услышав топот копыт и увидев всадника, пастух и управитель замолчали и вытаращились. Хелье остановил коня и сполз с него — спрыгивать боялся, было скользко, мокро, и как-то глупо кругом — еще ногу подвернешь!
— Добрые люди, мир вам! — сказал он на саксонском наречии. Исчерпав таким образом свои познания в этом направлении, он перешел на шведский, — Скажите, как зовут хозяина этого жилища? — Он показал рукой на слотт и повторил вопрос — по-славянски и по-французски, и начал было выстраивать в уме латинскую фразу, как вдруг управляющий перебил ход его мысли, сказав по-славянски:
— Хелье? Я не ошибаюсь?
— Ты, Годрик, никогда не ошибаешься, — узнав голос и радуясь, заверил его Хелье. — Ты, если за что берешься, делаешь все до конца. Вот, кстати, не мог бы ты остановить дождь? Дам два золотых дуката.
Годрик с серьезным видом посмотрел на небо.
— Я подумаю, — ответил он без улыбки.
Сколько ж ему — сорок пять, пятьдесят, подумал Хелье. Держится хорошо. Спина прямая. Осунулся. Морщин много. Руки в жилах. Глаза красноваты — либо от дождя, либо пьет.
— Кошелька твоего придержатель дома?
— Дома, — ответил Годрик. Видимо, он хотел что-то добавить. Но не добавил.
— А я вот приехал его проведать, — сказал Хелье.
— Вижу. — Годрик и к этому хотел что-то добавить. И добавил, — Не только за этим.
— Как он? Все такой же?
— Хмм… — Годрик повернулся к пастуху. — Иди, иди к коровам. — И снова к Хелье. — Я вот тут земли прикупил, хозяйством обзавелся, да и женился. И четверо детей у меня, а жена не очень умная, но этого следовало ожидать — германцы они ведь сухопутный народ, понятия у них нет.
— Так, стало быть, поле это твое?
— Да.
— А слотт?
— Слотт Дир купил, перестроил, а потом еще раз перестроил.
— Ты у него больше не служишь? — спросил Хелье, ведя лошадь под узцы и шагая с Годриком в ногу.
Годрик помолчал, а потом сказал:
— Хелье, ты, когда Дира увидишь, будь с ним добрее.
Хелье даже испугался.
— Что значит — добрее? Что ты имеешь в виду?
— Добрее.
— Не понимаю. Что с Диром, Годрик? Он сошел с ума? Или стал колдуном? Может, он изувечен? Да ты не молчи!
— Нет, ничего такого, — Годрик улыбнулся. — Ничего такого страшного, не бойся. И еще, когда мы придем, он будет на меня покрикивать, мол, неповоротливый я, ленивый, старый и глупый, чтоб быстрее подавал, огонь поуправистее разводил, и прочее — так ты не обращай внимания.
— Так ты все-таки служишь ему?
— Нет. Но он… Дир… делает вид, что служу. Особенно когда гости у него, что не так уж часто случается последнее время. И то — спокойнее оно.
— Ничего не понимаю, — сказал Хелье.
— Поймешь.
Ворота крепости стояли распахнутые.
— Давай я пока что твоего топтуна привяжу, — сказал Годрик, беря коня под узцы. — Дир скорее всего в малой гостиной, в первом уровне, справа. Как пойдешь по анфиладе, так направо шагов через сто сорок.
— Что он делает целыми днями? — спросил Хелье.
— Раньше у него был чтец, — сообщил Годрик. — Но он ушел.
— Почему?
Годрик промолчал.
— А ты ему не читаешь?
— Он говорит, что у меня голос скрипучий.
И Хелье вошел в слотт и проследовал через анфиладу со сводчатыми окнами — зал, следующий зал, и вот чуть приоткрытая дверь справа, огромная и тяжелая.
А «малая гостиная» действительно оказалась малая, в высоту больше, чем в длину и ширину. В печи горел огонь. У стола, заваленного объедками, на скаммеле с могучей спинкой помещался огромный спящий мужчина, пузатый, с заплывшей шеей, с лысым лбом. В мужчине этом Хелье в конце концов признал Дира — веселого, подвижного, ловкого, никогда прежде так зычно и влажно не храпевшего. На севере, да еще и у холодного моря, жить вредно, подумал Хелье растерянно. Надо его отвезти в Корсунь или в Консталь — он похудеет, обрастет волосами…
Он снял с плеча бальтирад со свердом, который зачем-то прихватил с собой (сражаться в этих местах не с кем, даже разбойники не заезжают), положил сверд на второй ховлебенк у стола, присел, и стал рассматривать спящего Дира. И вспоминал — почему-то ему показалось важным вспомнить как можно больше виденных им случаев дирова атлетизма. Вспомнил, как Дир плавно и быстро мог забраться по стене дома на крышу. Как он перемахивал во время стычки через стол, одним прыжком, и приземлялся мягко, беззвучно. Как легко уворачивался, всем огромным, мускулистым телом, от ударов. Как один раз они с Диром бегали наперегонки на спор — и Дир выиграл. И как Дир с Анхвисой на руках и Светланкой на плечах делал пируэты, пританцовывал, и прыгал пластично — изображал полет валькирий из саги о нибелунгах, смеясь и доказывая, что германский эпос целиком вышел из каких-то ростовских бабьих россказней. И какая невиданная сила была у Дира. Впрочем, вероятно, сила сохранилась.
— Дир, — позвал Хелье.
Дир продолжал храпеть.
— Дир! Дир, ети твою мать!
Дир захрапел громче. Хелье положил руку на неприятно грузное, оплывшее жиром, колено и потряс.
— А? Годрик, пошел вон! — сказал Дир, открывая глаза.
Он завозился, закряхтел, повернул голову, и уставился на Хелье.
— Где Годрик? — сурово спросил он. — Годрик, ты где? — крикнул Дир. — Почему в доме посторонние! Ты кто такой? — спросил он у Хелье. — Тебе чего надо? А?
Он снова завозился, и попытался подняться, опираясь на поручни скаммеля. С третьей попытки ему это удалось.
— Ты что…
Он протер глаза. Распрямился. Еще раз протер глаза.
— Хелье? — спросил он неуверенно.
Хелье чуть пошевелил рукой в знак приветствия.
— Хелье!
Дир ринулся вперед, зацепился ногой за ножку стола (Хелье вернул в изначальное положение начавший опрокидываться стол), и стал грузно падать. Хелье вскочил и поймал его за предплечье, но Дир был неподъемно тяжелый, и он только замедлил его падение. Дир тут же стал с энтузиазмом подниматься, бормоча, «Хелье, Хелье», опираясь рукой и коленом, меняя положение, хватаясь судорожно за ховлебенк (сверд Хелье упал на пол вместе с бальтирадом). Поднявшись, тяжело дыша, он улыбнулся, показывая редкие гниловатые зубы.
— Хелье! Друг мой единственный!
Дир распахнул объятия. От него, в прошлом чистоплотного, несло застарелым потом. Хелье это не смутило. Все-таки это был Дир, большой, глуповатый, добрый, смешливый. Хелье обнял друга.
— Задушишь, хорла, — сказал он.
Да, силы у Дира не поубавилось. Но как же так, поселяне, а? Вот ведь недавно виделся Хелье с Гостемилом — месяцев семь или восемь назад — Гостемилу за пятьдесят, а он все такой же энергичный, стройный… молодой. А этому — сорок два или сорок четыре. И такая развалина.
— Постарел ты, Хелье, дружок, постарел, — забасил Дир. — Хлипкий ты стал, похудел, что ли? И волосы потемнели.
— Мокрые они.
— Да, мокрые. Жрать хочешь? Я ужасно хочу жрать. Годрик — такой лодырь, заметь, морит меня голодом все время. Где он? Годрик! — позвал Дир. — Сейчас мы поедим, — тихо сказал он Хелье, — а потом я тебя покажу… У меня тут такое есть! А помнишь, как мы… Ну, поговорим еще, поговорим, сперва надо пожрать. Годрик, хорла, где ты!
Вошел Годрик с серебряным подносом и кусками смолы на нем.
— What the fuck be the matter with thee, pray tell?[8] — возмущенно спросил Дир.
— Не изволь гневаться, господин мой, — равнодушно откликнулся Годрик и посмотрел на Хелье. — Вот смола, пожуй, пожалуйста.
— Мы умираем от голода и жажды! — громово объявил Дир. — Ты что же это, в заговор вошел с кем-то, с Папой Римским, что ли, уморить меня хочешь, скотина? У меня гости! Перед гостями стыдно!
