— Княжна, уйми своего любовника, если не хочешь, чтобы я увез его в Прагу и не продал в рабство халифам.
Мария подошла к Казимиру вплотную и что-то шепнула ему на ухо.
— Какого лешего! — возмутился Казимир.
Она снова что-то шепнула.
— Я сам могу! Подумаешь — провожатый!
Она зашептала яростно. Хелье решил, что будет делать вид, будто не слышал этой реплики. Так оно спокойнее. Казимир еще некоторое время постоял, лиловый от злости, и ушел в спальню к Леху и Кшиштофу, хлопнув дверью.
— Проше, пани, — сказал Хелье насмешливо, распахивая дверь и отходя чуть в сторону.
Она вошла в спальню. Хелье последовал за ней, задвинул засов. Мария направилась к ложу и села на него.
— Жалко, что здесь нет бань, — заметил Хелье, скидывая сленгкаппу и садясь — у самой двери. — Здесь моют все, кроме себя самих.
— Я очень устала, Хелье, — сказала Мария.
— Отдохни, княжна.
— Я благодарна тебе за все, что ты для меня сделал.
Хелье зевнул.
— Да, — сказал он. — Я тоже тебе благодарен за все, что ты для меня сделала.
И растянулся на сленгкаппе поперек двери.
— Хелье.
— Да?
— Подойди. Сядь рядом.
— Мне сидеть рядом с тобой? Нет, для меня это слишком большая честь, княжна.
— Пожалуйста.
Хелье поднялся, подошел, и присел на край ложа. Чистое белье, мягкая постель — хорошо бы на таком поспать после четырех недель галльского беспросвета, соломы, грязных простынь, подлых запахов.
— Я знаю, ты на меня в обиде, — сказала Мария. — Все эти годы были…
— Княжна, я вывез тебя и твоего любовника из Парижа, я доставлю вас обоих к какому-нибудь престарелому польскому вельможе, я найду средства, с помощью которых твой любовник сможет снарядить войско и даже, если удача будет на его стороне, захватить польский престол. В благодарность за это я прошу тебя избавить меня от объяснений, поскольку они ни к чему приятному ни тебя, ни меня не приведут. И мы оба достаточно взрослые люди, чтобы это понимать.
— Я не об этом… Я потеряла все, Хелье — у меня ничего нет, чем я могла бы тебя отблагодарить.
Она не сказала «кроме», но, очевидно, это подразумевалось. А может и нет. Даже скорее всего — нет. Она и сама не знала, подразумевает она это «кроме» — или нет. Но Хелье все равно разозлился и резко встал.
— Княжна, могу, заметь, сказать тебе только одно…
Он замолчал. Это дирово «заметь», всплывшее из глубин памяти, сгладило гнев, и даже слегка рассмешило Хелье. Мария ждала, что он ей скажет, одно.
— Давеча в Париже ограбили королевскую казну, и меня это беспокоит, — сказал Хелье. — Мне жаль короля, да и вообще. Нужно было остаться и помочь королю найти грабителей.
Он замолчал. Мария смотрела на него странно. Пламя свечи, оставленной горничной на столике в углу, вдруг закачалось от сквозняка. Хелье подошел к ставне и прикрыл ее.
— Вообще-то, княжна, у меня есть к тебе одно забавное предложение, — сказал Хелье, повеселев. — Твой брат Ярослав благоволит ко мне последнее время, уж не знаю почему. Я располагаю кое-какими средствами, да и друзья у меня есть состоятельные. Не богатые, но состоятельные. Ибо просто богатство — грех. Да, так вот. Мы могли бы доставить Казимира… к тому самому польскому вельможе… а затем уехать в Константинополь. Ты и я. Средства мои обеспечат нам приятную жизнь. Мы будем гулять с тобой под сенью деревьев константинопольских парков и подшучивать над прохожими. Будем ходить в театр. Будем читать друг другу на досуге всякие фолианты. Будем слать письма нашим многочисленным друзьям, в коих будем описывать разные смешные случаи из столичной жизни. К нам будут ездить гости. Ты будешь носить самые богатые греческие наряды, а я буду убивать всех, кто посмеет посмотреть на тебя сладострастно, и это тебя развлечет. Мы заведем переписку с твоим братом, ему, я думаю, будет приятно, что сестра его не занимается больше политикой. Чем не жизнь? Что скажешь, княжна?
Хелье улыбался.
— Хелье…
— Да или нет?
— Константинополь через два года будет принадлежать либо фатимидам, либо багдадским халифам, либо сельджукам, — сказала Мария, и поняла, что сказала глупость — не политическую, но бытовую.
— А мы его отвоюем, — весело возразил Хелье. — Также, вовсе не обязательно жить в Констале, можно и в Венеции. Там, правда, зимой противно, но это ничего, справимся. А остальные пусть воюют вволю — поляки с поляками, Ярослав с готтами, сельджуки с халифами, фатимиды с Консталем, Папа Римский с маврами сицилийскими, Конрад с Анри, племянник Анри с Англией. Купим тебе нескольких холопок, и ты будешь их бить время от времени по рожам. А?
— Хелье, я виновата перед тобой.
— Нисколько. Спи, княжна, устала ты. А я, пожалуй, пройдусь.
Он подошел к двери, подобрал сленгкаппу, отодвинул засов, оглянулся на Марию, сказал, «Запри дверь, я недалеко, если что понадобится, спустись в крог», и вышел.
Некоторое время Мария сидела на ложе, пытаясь распутать мысли. Ничего у нее не получалось. Затем ей показалось, что по коридору кто-то ходит. Она стянула сапожки, на цыпочках подошла к двери, и прислушалась. Нет, никто не ходил по коридору. В соседней спальне — нет, тоже показалось. Казимир не знает, что Хелье вышел. Или знает? Стоял у двери, прислушивался, ждал, и вот услышал поступь, слова «запри дверь», снова поступь. Еще подождал, и сейчас выйдет, и зайдет к Марие, и запрет дверь, и наконец-то можно будет побыть с ним вдвоем.
Никто не приходил. Казимир, изможденный, утомленный путешествием, напряжением, двусмысленностями, неудовлетворенным желанием — спал как убитый.
В кроге болталась годящаяся в дело хорла, но Хелье не стал ее звать — с некоторых пор он не мог смотреть на продажных девок без содрогания и тоски. А соблазнить какую-нибудь обычную женщину — можно, но — немытый, дурно пахнущий, он был самому себе противен, и по мальчишеской наивности в таких вопросах почему-то решил, что будет противен и ей, обычной женщине, хотя, конечно же, Кайзерверт — не Консталь и не Киев, нравы другие, проще.
Он уснул в кроге, привалившись к стене, а проснулся на рассвете. Тело ломило от усталости, и он решил, что обязательно доспит в повозке.
* * *
Путешествие в Ханновер по той же римской страде заняло несколько дней. Четыре раза, по наблюдениям Хелье, обоз обгоняли гонцы Неустрашимых — по одиночке, иногда парами. Расспрашивали купцов. Один гонец, обнаглев, попросил даже разрешения заглянуть в крытые повозки. Вооруженная охрана обоза выказала ему огромное удивление, и он уехал ни с чем. Два раза попадались работорговые караваны, следующие в противоположную сторону.
В Ханновере Хелье поблагодарил Жигмонда за гостеприимство и сказал, что держит путь в другом направлении, нужно ему навестить знакомых, прежде чем следовать в Магдебург. Затем он купил у одного из местных оптимистов крытую повозку, и тут же, по соседству, пару лошадей. Следовало торговаться — средства кончались.
Повозка устремилась на север по одному из ответвлений римской страды, уже, неустроеннее, чем основная магистраль. Хелье справедливо решил, что на этой страде их искать не будут — зачем польскому наследнику север, ему нужно в Полонию.
Делая короткие передышки, ехали неуклонно к Балтике, и это чувствовалось — октябрьский ветер содержал в себе, помимо холода и влаги, привкус соли. В маленьком городке в пяти миллариумах от моря Хелье устроил путников на отдых в заведении, совмещавшем в себе крог, постоялый двор, хорлов терем, и подобие торга, и сказал, что вернется к вечеру. В промозглых, неуютных этих краях Неустрашимые не промышляли — им здесь не на что было позариться.
Взяв на время за небольшую плату у местного конюха единственную в селении лошадь, Хелье оседлал ее и верхом отправился в Росток, как его здесь называли, или Ростоцк, как назвал его тот, кто первым там поселился во время оно, лет двенадцать назад.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. РОСТОЦК
Небо затянулось светло-серыми облаками. Хелье надвинул шапку, купленную в Ханновере, на уши, обмотал шею судариумом из толстой материи, и пригнулся к гриве коня. Коню тоже явно не нравилась погода, он поводил ушами и ржал невнятно. Опытные всадники умеют распознавать настроение коней. Хелье был опытный всадник, но распознавать настроение коня по тому, как он ушами машет или глазами зыркает было ниже его достоинства.
Померань… Местность называлась — Померань. Вот уж точно, подумал Хелье, всем Помераням Померань.
Редкий лес вокруг не спасал от ветра, а тут еще и дождь пошел — сильный, и совершенно равнодушный к настроению коня и всадника. Хелье замычал от ненависти к регионам с неудобным для проживания климатом. Стало заливать глаза. Он умерил бег коня и попытался думать о чем-то приятном, о теплом взморье, например, о цивилизованных людях, о пиниях, но приятное показалось ему вдруг сказочным и недосягаемым. Он понял, что на душе у него пасмурно, и понял почему, и стал ругать сам себя. Да, он мотался по всему миру, и даже в этих краях бывал — чего ж раньше не заехал, просто так, по-дружески? Не хотел нарушать… что?… идиллию? покой?… это не оправдание! Он утешал себя мыслью, что обычная жизнерадостность друга сведет на нет все пасмурные мысли, и станет хорошо и легко.
