Увидев высшее начальство, боящаяся в этой жизни только ОБХСС и КРУ буфетчица тем не менее подтянулась и изобразила, сверкнув золотым зубом, приветливую улыбку:
— Что будем кушать? Есть рыбка, филе ангела… есть мяско — шницель Гордо Блюю…
Берия согнулся в пароксизме беззвучного хохота…
Там же, чуть позднее…
Мягко, но решительно, отклонив настойчивое до неприличия желание увядшей пергидролевой блондинки увлечь их за особый столик (отличавшийся тем, что на нём была постелена белая скатерть и стояла пластмассовая вазочка с двумя ромашками), два министра, попросив разрешения у вскочивших со стульев милиционеров, присели за столик угловой…
Берия, настойчиво пытаясь угрызть шницель с таким забавным названием, не сводил своих чуть близоруких карих глаз со своего визави…
Напротив Лаврентия Павловича сидел довольно еще молодой, но сильно умученный службой милиционер, с посеревшим, мятым, как его форменная рубашка, покрытая подозрительными пятнами, лицом, заросшим двухдневной щетиной.
Лейтенант милиции поднял на Берию покрасневшие глаза с набрякшими веками и дерзко спросил:
— Чему обязан таким вниманием?
Лаврентий Павлович взглянул было ему прямо в зрачки — но ломать чужую сильную, но чем-то смятенную волю не стал. Милиционер ему явно понравился:
— Вот, думаю — как гражданину уважать сотрудника Органов, ежели он, милиционер, сам себя не уважает? Форма у вас мятая, нечищена… Да и что это за форма? Тряпка какая-то… Вот в моё время… то есть в пятидесятые — одели мы милицию в форму довоенных (! — Лаврентий Павлович имел в виду, до Великой Войны, которая Империалистическая) городовых. Мундир хорошего сукна, шапка барашковая. Идет себе по улице такой барбос, и все на него любуются…
— Не знаю, как вас называть…
— Да зовите просто — товарищ комиссар! (шутка — Лаврентий Павлович не просто комиссар, а Генеральный Комиссар ГБ.)
— А-х-х… то-о-ова-а-арищ…
— Что, не любите товарищей?
— Я бы их зубами грыз. Вот я только «с адреса». Представьте, приехала тюха семнадцати лет из деревни в МИМО поступать… Ну, местные студенты, това-а-арищи, её пригласили на квартиру, напоили, поимели во все щели да и удавили…
Потом подвесили, вызвали наряд — ах, ах… расстроилась бедная, что не прошла по конкурсу, руки на себя наложила… А я смотрю, у ней за ухом — пряжка от ремня, значит, на стрингуляцонной полосе должен быть синяк. А его-то и нет! Значит, душили её не ремнём, а его уж потом накинули!
Стал их колоть — да приехавший прокурорский мне в наглую — ты что, дурак? Ведь это детки та-а-аких това-а-аарищей… Так ведь и закроют дело, за отсутствием события!
Берия чуть усмехнулся:
— Ну, теперь — это вряд ли…
— Вашими бы устами да водку пить… Но я не про то. Уважение? Я за два последних года имел пять поощрений и ни одного взыскания, характеризовался сослуживцами и руководством положительно, спиртные напитки не принимал. Уважают меня? Какое нахер уважение, когда я седьмой год с малыми детьми в милицейской общаге, в Капотне… Где сортир один на весь этаж, где крысы по комнате бегают, детей за пальцы кусают…
Берия обернулся к Пуго:
— Товарищ министр, а у вас квартира есть?
— Та-а-а, е-еесть…
— Дети у вас взрослые?
— Та-а-а…
— Вот, мне кажется, будет правильно — чтобы вы, пока жилищный вопрос у товарища… как вас? Иванов? Иванова решаете, с ним поменялись бы. Он поживёт со своими малыми детьми в вашей квартире, а вы — в его общежитии. Поближе к рядовому и младшему начальствующему составу…
…Когда министры (вернее, один настоящий министр и бледная немочная тень) ушли, растерянный Иванов на вопрос товарищей, кто это был — отвечал задумчиво: — Хрен его маму знает… но думаю, что новый Хозяин! — Потом подумал и добавил:
— Только вот… Премии теперь мне вовек не видать — сожрёт за это меня начальство с потрохами… и не простит такого Пуго! Да и ладно… Прижал бы только Хозяин тех субчиков из МИМО! Век ему благодарен буду.
21 августа 1991 года. Два часа тридцать минут. Азербайджанская ССР, Нагорный Карабах
«Мы в Нагорном Карабахе, в хищном городе Шуше», — писал поэт в далёких уже двадцатых годах…
Вот и говори после этого, что поэты не обладают чувствительностью сейсмографов, предчувствуя грядущие бури…
— Хрен его знает, кому она понадобилась… — Пожилой тридцатипятилетний капитан Логинов печально улыбнулся, блеснув в свете дребезжащих ламп дневного света, бессонно горящих под потолком междугородного переговорного узла, белым металлом съеденных в Хабаровском крае (вода там не очень) передних зубов… — Наверное, все же кому-то понадобилась!
— Кому, кому она понадобилась?!
— Если бы она никому не понадобилась, то её не спёрли бы, — разумно резонировал мудрый авиатехник. — Она ведь, ГШ-23, пушка чисто авиационная! Хотя стрелять, конечно, и с машины может, с помощью авиационного аккумулятора.
— Но кто?
— Элементарно, Ватсон. Пушку с ероплана так просто не снять, это надо уметь… техники у нас всё русские, на такую подлость по отношению к машине не способны, тупые прапора-айзеры могут только тушёнку тырить, значит, либо ты, либо я. Я пушку не крал.
Собеседник Логинова, выпускник Даугавпилсского авиационного радиотехнического, Артурас Вилкас, которого в части за глаза звали Ложкасом и не очень любили — за имманентную тупость и лень, возмущённо набычился:
— Я тоже не брал…
— Ну, правильно… значит, она сама ушла.
Двери переговорного пункта распахнулись и в помещение, громко топая, ввалились несколько очень плохо выбритых молодых людей, из тех, кого на московских рынках относят к неведомой этнографам кавказской национальности…
Увидев двух советских офицеров, они приветливо заулыбались белозубыми, ослепительными, волчьими оскалами и стали охватывать их с обоих флангов…
Более молодой и стремительный Вилкас рванул с места и бросился было к дверям — но запнулся о подставленную ему ногу в чувяке, грянулся об пол и завизжал как заяц… Его фуражка отлетела в угол, где её весело, как футбольный мяч, пнул один из азербайджанцев.
Капитан Логинов, кряхтя и придерживаясь за ноющую радикулитом поясницу, с трудом приподнялся…
Эх, ведь не хотел, не хотел ведь идти! Кого послушался, Ложкаса? «Ночью звонить дешевле…» ага. Сэкономили. Как раз на недорогой букетик хватит, из тех, что на могилку ложат (ложат! — именно так выражался капитан Логинов)…
Логинов сунул руку в карман форменных брюк и решительно вытащил оттуда личное оружие — скорострельную автоматическую, заточенную до бритвенной остроты шлицевую отвертку… Конечно, лучше бы было взять с собой стальную вилку — два удара, восемь дырок.
Увидев, что находится у Логинова в руках, джыгыты весело засмеялись…
Один из них схватил Вилкаса за волосы, приподнял голову, приставил к горлу клинок.
— Вай, рэзать будим? Э, а можэт, ти армянин, а? Тогда ми тэбя просто виебем.
Вилкас, не помня себя от страха, визжал не переставая…
Логинов усилием воли подавил приступ смертной тоски и ровным, командирским голосом скомандовал:
— А-атставить!!
От его командного рыка азербайджанец машинально принял стойку «смирно» — видимо, сработал вколоченный в него в Советской Армии рефлекс, причём рефлекс «деды» вколачивали в его тупую баранью башку табуреткой… Голова Вилкаса с костяным стуком упала на пол.
Остальные воины ислама закатились от смеха…
Покрасневший от стыда моджахед с досадой пнул Артураса…
— Ой, не бейте… я же за вас! Я вам пушку продал!!
— Ах, сукин кот, значит, всё же ты пушку спёр? — возмутился Логинов.
— Нет, не я! Я не хотел, меня заставили… — заблекотал Ложкис.
Логинов подскочил к Вилкасу и уже со своей стороны крепко пнул его под бока.
Моджахед, которому, видимо, понравилась эта забава, снова было занёс ногу для пинка — но тут ему под подбородок упёрлась логиновская отвёртка:
— Пошел нах! Никто не имеет права бить нашу сволочь, кроме нас самих!
Моджахеды глухо заворчали, блеснули ножи…
«Тут мне и кирдык! — умиротворённо подумал Логинов. — Зачем же я „шило“ не допил? Оставил на завтра, дурак… А завтра уж и не будет!»
В этот миг дверь переговорного пункта слетела с петель:
— ЛЕЖАТЬ!!! ВСЕ НА ПОЛ!! МАТЬ, МАТЬ, МАТЬ!!
— Э, зачэм ти про мою маму так гавары… ой, ой, ой!!!
Ворвавшиеся солдаты с красными погонами внутренних войск были не настроены на долгие беседы…
Некоторое время раздавались чавкающие звуки ударов по сырому, сопровождающиеся кхеканием, которое издают рубящие вековые сосны лесорубы…
Схватив Вилкаса — обосравшегося, судя по запаху, — за шиворот, Логинов выволок его на улицу и тут же было вновь не заскочил внутрь почты.
