Схватив Вилкаса — обосравшегося, судя по запаху, — за шиворот, Логинов выволок его на улицу и тут же было вновь не заскочил внутрь почты.
Потому что по улице, в свете редких фонарей, бежала, как спринтеры на Олимпиаде, черная толпа айзеров…
За ними молча, размахивая сапёрными лопатками, гнались вэвэшники и быстро айзеров догоняли.
— Что случилось?! В лесу кто-то сдох?! — спросил Вселенную поражённый в самое сердце благостностью сей картины Логинов…
— Никак нет, — ответствовал ему утирающий с лица кровавый пот сержант, — просто, говорят, из Москвы нам сам Громов позвонил. И ДАЛ СООТВЕТСТВУЮЩУЮ КОМАНДУ!
21 августа 1991 года. Три часа ночи. Октябрьская площадь, здание МВД СССР
Самое глухое и таинственное время… В этот час священный индийский бык, стоявший полночи в стойле, наконец ложится, подогнув под себя мощные ноги, и засыпает, протянув изо рта ниточку тягучей слюны…
В этот час в больницах, скомкав белеющими пальцами покрывала, умирают те, кому уже не суждено увидеть новый рассвет…
В этот час закрыто метро, и в подземных языческих дворцах с пентаграммами притушены огни, и ушли в парк последние трамваи…
И вся Москва спит. Вполглаза…
Берия, с трудом распахнув тяжёлую министерскую бронзовую дверь, вышел во внутренний двор…
Слева от двери заснувшим мастодонтом чернел милицейский бронетранспортёр, у высоких колёс которого вспыхивали и тут же пропадали оранжевые и малиновые огоньки сигарет омоновцев.
Справа стояла лавочка, чуть влажная от ночной росы.
На неё Лаврентий Павлович и присел…
Он любил посидеть в одиночестве, подумать… днём на это катастрофически не хватало времени. Вот так и жизнь прошла, а он и не заметил…
Сын, Серго… в честь Мироныча назвал, да… уже взрослый, мужчина… узнает ли он его? И-эх-х…
Лицо Берии, никому не видимое в темноте, исказилось болезненной гримасой. Проклятые сволочи…
Украли мою жизнь. Да что жизнь. Страну мою украли!
Лаврентий Павлович обхватил голову руками и от нестерпимой душевной боли глухо застонал…
— Что, плохо вам? — Чуть хрипловатый, заботливый женский голос заставил вынырнуть его из чёрной бездны отчаяния.
Берия оторвал руки от лица…
Перед ним, сжимая в руке большую клеёнчатую сумку, стояла давешняя буфетчица.
— Вы… не сможете со мной минуточку посидеть? — робко спросил он её.
— Да не вопрос… — с готовностью ответила женщина. И тут же рядышком присела, — я тут совсем рядом живу, на Шаболовке… Дома у меня всё равно никого нет, кроме кота Васьки, да и он, поди, опять в форточку на блядки удрал… — женщина повозилась, усаживаясь поудобнее, при этом лавочка предательски под ней скрипнула, а в её сумке что-то обещающе звякнуло и булькнуло…
— А вы его кастрируйте, чтобы он не убегал! — предложил Берия.
— Да вы что? Моего Васю? Ни за какие коврижки… у него и так жизнь поломатая, вроде как у меня. И пусть в доме хоть один мужик будет… Слушайте, что это мы так сидим… Вы со мной будете? по маленькой? вот, давайте я газеточку постелю, и стаканчик поставлю, и закусочка, вот котлеточка, теплая ещё… Ну, будем?
— За присутствующих здесь дам! — по-гусарски поднял стаканчик Лаврентий Павлович.
— Ха-ха… ой, не в то горло пошло… а знаете, как дамы класс… классификацируются? На дам, на не дам, и на дам, но не вам…
— А вы к какой себя категории относите? — с интересом спросил её собеседник, загадочно посверкивая своим пенсне.
— На дам! может, даже и вам… ещё по одной?
— Не откажусь… это что за напиток, интересно?
— Да так… Жидкое и горит. Скажите чего-нибудь…
— За то, чтобы вас любили…
— Эх, да кому… а вы, извиняюсь…
— Вдовец, — коротко ответил Берия.
— Правда?! — радостно вскрикнула буфетчица.
И тут же виновато осеклась. — Ой, простите, я не хотела, дура я, ну простите…
— Да ничего… скажите, а вам не надоело?
— Что именно?
— Ну, вот эта ваша жизнь… не думайте, я вас не осуждаю и даже уважаю. Вижу, что женщина вы самостоятельная, взрослая, рассудительная…
— Ой, да ну вас… — застеснялась собеседница.
— Нет-нет… ну так скажите мне: что вы в этом буфете делаете?!
— Да работаю я там… нет. Не так. Я там живу. Конечно… обрыдло мне всё. До смертной тоски обрыдло, верите, нет? И место неплохое, и посетители, ребята хорошие… но жить — жить-то когда я начну, а?! Одно и то же, одно и то же… база, санэпидемстанция, пожарный, ревизор… и каждому дай! Хорошо, что у меня возраст уже… сейчас всё больше деньгами берут, а по первости кто только меня в подсобке не нагибал… эх, разбередили вы меня… может, ещё по капельке?
— Наливайте…
— Давайте на… «ты»? Ничего, не обижу вас? Вы вот какой мужчина видный, министра нашего построили…
— Да ладно тебе… звать как?
— Татьяной крестили…
— Ну, Танюша, за тебя…
— Зачем же за меня? Давайте за вас, то есть за… тебя, да?
— Так что мы пьём-то?!
— Не угадаешь… это мне ребята из ОБХСС, из Еревана подогнали, с винзавода, пятидесятилетний коньячок, в продаже его не бывает…
— Да, чувствуется… помню, я только Черчиллю такой отправлял…
— Это какому Черчиллю? Мяснику, что ли, с Ленинградского рынка?
— Ага, угадала… слушай, Таня… вот я намедни тут гадость одну ел, называется…
— Шаверма?
— Да нет… этот, гамбургер…
— Ну, и я его ела… булка да котлета, делов-то…
— Ну, так вот и я про то же… А потом я себе думаю. Они ведь, подлецы, не булку с котлетой продают. Они Америку нам свою всучивают… и музыка там у них, и всё не по-нашему… вот народ туда и ломится, не за котлетой, а чтобы жизнь иную увидеть… А чем мы хуже?
— Да, чем?
— Мы — не хуже. Мы, русские, лучше! Вот, взять и открыть свой ресторан, кооперативный — в русском стиле, чтобы и украинский борщ, и грузинский шашлык, и сибирские пельмени… да всё с пылу с жару… а?
— Здорово! Я бы туда работать пошла… только… Хех, да кто же за это возьмётся?
— Да ты и возмёшься…
— Шутишь…
— Вез шуток.
— А деньги где на это взять?
— А ну-ка, пойдём-пойдём… да брось ты эту лабуду! Коньяк только возьми, ага… Дежурный! Какой в столице самый крутой банк? А ну-ка, соедини… быть не может, чтобы там сейчас никого не было… Это кто? Как вас зовут? Давид Исаакович, а фамилия ваша как? Трактовенко? Так вы украинец? Нет? А кто тогда? А, ну тогда извините… а должность ваша какая? Директор по экономике и коммерческой деятельности? И чего вы в три часа ночи на работе делаете?
Как это все разбежались? Вот сволочи… А вы отчего вместе с ними не разбежались?
Жаба душит? Думаю, она вас будет душить гораздо сильнее в должности Председателя Правления банка, ага… Да уж какие шутки в три часа ночи… слушайте сюда, товарищ директор.
К вам завтра поутру придёт гражданка — как? Сидорова, Татьяна Батьковна, вы с ней поговорите на предмет открытия коммерческого ресторана на Пушкинской площади, напротив Макдоналдса… что значит мэр Попов? Где этот мэр вообще? Забейте на мэра большой и толстый… да, думаю, пары миллионов хватит, какие ещё проценты?
Слушайте, вас там точно жаба душит… дадите беспроцентный, под мою гарантию… кто говорит? Берия говорит, Лаврентий Павлович…. алло? Трубку бросил, да… ничего, Таня, я завтра поутру с тобой сам к нему съезжу… ты что?! Сдурела?
Женщина, вся в слезах, стоя на коленях, всё пыталась поймать своими пухлыми губами его с испугом выдергиваемую руку…
(Маленькое отступление… «Просьба одна. Про берию и буфетчицу не надо. Ну не втему както оно пошло. На первого секретаря райкома еще как то так тянет. Но для менистра несколько мелковато», — пишет мне Взыскательный Читатель. Орфография и лексика соблюдены, да…
Мелковато для министра? Ну-ну…
Рассказывают, что однажды Лаврентий Павлович, проходя коридором Лубянки, увидел очень печального командира-пограничника… Время тогда было архитрудное, сентябрь проклятого сорок первого года…
И у русского человека весёлое лицо было бы увидеть как-то даже странно…
Берия в эти безумные дни спал по три часа в сутки… но, тем не менее, он остановился и спросил о причине горя. История оказалась по тем временам обычная до банальности. Семья командира эвакуировалась из Карелии, под Петрозаводском поезд разбомбили…
Уцелел ли кто — неизвестно… Берия сочувственно покачал головой и пошёл себе дальше…
Через два (!) дня командира вызвали из Балашихи, где он в составе ОМСБОН НКВД готовился в заброске в немецкий тыл, в Главк. Начальник Главка, ничего не объясняя, направил в приёмную Наркома… глубокой ночью Берия принял вызванного, молча вручил ему записку с адресом и предписание — немедленно убыть на аэродром Чкаловский, откуда самолётом вылететь в Рыбинск.
