-- А ты мастак драться, парень, -- вновь услышал я за спиной.
Да что же это такое, donnerwetter!1 Тут что, казаки за каждым пригорком?
# # 1 Черт побери! (нем.)
К нам незаметно подошли еще несколько казаков. Что обнадеживало, сабли их были в ножнах, а пистолеты за поясом, и смотрели они, в общем, не враждебно.
-- Ты что же это, Семка, затеял? -- строго спросил самый старший из них у корчащегося на земле усатого казака. -- Князь Трубецкой и атаманы наши поехали с нижегородской ратью на переговоры, договариваться, как с ляшским отродьем способнее воевать вместях, а ты что творишь? Напал на их воинского человека, хотел у него добычу честно добытую отнять, да еще и джуру2 на это неподобство подбил.
# # 2 Оруженосец у казаков.
-- Что-то он ругается на немецкий манер для нижегородского ратника, -- пробурчал в ответ тот, кого назвали Семкой. -- Ты бы, Лукьян, узнал сперва, а потом судил.
-- И то верно, мил человек, -- протянул Лукьян. -- Ну-ка расскажи нам, откудова ты такой красивый взялся. Ляха ты с пистолета снял -- вроде и не целился вовсе, я уж думал, что ты на сабле слаб и рубиться не захотел. А Семку с Мишкой чуть не голыми руками с ног посбивал.
-- Я, казаче, и верно в немецкой земле урожден, а здесь случаем оказался и к ополчению пристал.
-- А язык наш откуда ведаешь, да еще так, будто родной он тебе?
-- То, станичники, долгая история.
-- А мы не торопимся! -- жестко проговорил Лукьян. -- Садись, посидишь с хорошими людьми, потолкуешь, а там и поглядим, что ты за человек такой.
Я, внимательно посмотрев на старого казака, понял, что перечить себе дороже. Передо мной сидел матерый зверюга, которому что человека убить, что перекреститься, и то перекреститься, может, и тяжелее. Тем более что казаков, как оказалось, было куда больше, чем я увидел сначала.
-- Садитесь, односумы, -- пригласил старый казак своих товарищей, -- посидим послушаем, чего нам немец расскажет. Выпьем немного.
-- Выпьешь, немец? -- спросил меня со смешком один из них и протянул баклагу.
-- Благодарствую, -- не чинясь, ответил я и отхлебнул из протянутой мне тыквенной бутылки. Пойло было премерзким на вкус и довольно крепким, но я усилием воли заставил себя не поморщиться. -- Спаси Христос, станичник, -- поблагодарил я еще раз угостившего меня, -- в глотке пересохло так, что и неможно. Ну, раз хотите меня послушать, станичники, то отчего бы и не рассказать. Не в некотором царстве, не в некотором государстве, а на тихом Дону жил да был казак.
-- Ты, немец, ровно сказку рассказываешь! -- усмехнулся Лукьян.
-- Не любо -- не слушай, а врать не мешай!
-- Ладно, ладно, ври дальше.
-- Так вот, казак тот был ничем особо не примечательным. Стрелы метал, на саблях рубился, да ведь на Дону таких умельцев и не перечесть. В походы ходил, зипуна добывал, но и этим в тех краях никого не удивить. Но случилось раз такое дело, что казак этот смог всех удивить. Были они в походе на стругах, пошарпали всю туретчину и, набрав богатую добычу, возвращались назад. Тут на них турецкие галеры и налетели. Оно, конечно, казаки не за печкой уродились, однако силы совсем неравными были -- все же струг галере в чистом море не соперник. Вот и побили казаков турки, а кого выловили из моря, стали склонять принять их веру поганую. Но казаки не такой народ, чтобы на посулы их польститься, и все как один крепко стояли за веру Христову. Все, кроме одного, да, того самого, о ком я речь веду. Принял он их закон, да так рьяно, что все их молитвы еретические за неделю выучил, хоть муллой его назначай.
Казаки, слушая меня, помрачнели, но пока не перебивали, а я, отхлебнув еще раз, продолжал.
-- После этого басурмане его в надсмотрщики определили и, надо сказать, угадали, поскольку к товарищам своим бывшим он такую лютость проявил, что не каждый турок на такое решился бы.
-- Известное дело, -- скрипнул зубами один из казаков, -- переметнувшиеся завсегда так, желают похвалы от новых хозяев заслужить и жесточь свою показывают.
-- Истинно так, станичники, и так сей изменник туркам лютостью своей по сердцу пришелся, что стали они ему доверять безмерно. И ключи у него от кандалов были и от припасов разных. Да только в одну ночь тихую, когда басурмане спали крепким сном, изменник сей казакам, какие на веслах сидели, кандалы и открыл. Ну, а дальше дело понятное, освободились казаки и вернулись домой с богатой добычей, правда, без него.
Пока я рассказывал казакам историю, прочитанную мной когда-то у Гоголя, они несколько раз настороженно переглянулись. Я сразу не обратил на это внимания, поскольку прикидывал, как бы не слишком завраться.
-- И отчего же казаки без него вернулись? -- спросил меня старый казак каким-то напряженным голосом.
-- Да оттого, что считал себя он навек опозоренным и не захотел вернуться на Тихий Дон, а ушел в иные земли и все с турками воевал. Сначала у мальтийцев, потом у венецианцев, а когда от ран немощным стал, его мой отец взял на службу и определил ко мне в воспитатели, по-вашему, в дядьки. Имени его не знал никто, а звали все Фальком, по-вашему Соколом. Он меня и стрелять, и саблей рубить, и по-всякому другому драться обучил. И на коня он меня еще мальцом в первый раз посадил, да приладил саблю на боку и катал по замку батюшкину. Матушка, помню, тогда еще ругалась на него шибко, хотела даже со двора согнать, да батюшка не дал. Потому как он ему в старые времена в бою жизнь спас. Так вот, казаки, и язык я ваш от него знаю, и про обычаи некоторые тоже он мне рассказал.
-- А как казака сего звали? -- почти вкрадчиво спросил уже отошедший Семен, -- а то, может, мы с ним товарищами были?
Что-то подсказало мне, что я со своим рассказом влип и надо завязывать с подробностями.
-- Это вряд ли, мой дядька покойный в православные земли походами не ходил и церкви Христовы не грабил.
-- Ах ты...
Тут раздался свист, и казаки встревоженно вскочили. Как оказалось, Аникита и Казимир наконец поняли, что меня с ними нет, и кинулись искать. Поставленные сторожить казаки заметили их движения и подали сигнал своим, однако немного поздно. И не успели казаки вскочить и схватиться за оружие, как их с двух сторон зажали кавалеристы Вельяминова.
Мои бывшие рейтары и стрельцы стояли напротив казаков Лукьяна и, держась руками за рукояти сабель, смотрели на казаков без малейшей приязни. В воздухе повисло напряженное молчание, готовое в любую секунду перейти в яростную схватку.
Когда бывшие тушинцы вскочили, я один остался сидеть, как ни в чем не бывало, с интересом наблюдая за происходящим. Говоря по совести, мне тяжело далось это напускное спокойствие, и на самом деле я уже прикидывал, долго ли продержусь со своей шпагой против казачьих сабель в случае чего, когда старый казак наконец сказал:
-- Я тоже на той галере за веслами сидел. Ладно, счастлив твой бог, парень, иди к своим, может, и свидимся. Спасибо тебе за то, что рассказал про судьбу односума моего. Хороший был казак, не чета нынешним.
-- И тебе не хворать, казак, гора с горой не сходятся, а человек с человеком завсегда свидятся, -- отвечал я ему и тут же, обращаясь к джуре, внимательно слушавшему весь наш разговор: -- Эй, Мишутка, ты бы собрал барахлишко, от ляха оставшееся, да на коня навесил, что ли. А то конь хороший, потеряется ненароком.
Паренек, услышав меня, застыл, но старый казак подтвердил мои слова:
-- Чего застыл, татарчонок? Делай чего велено, это немца добыча, нечего на чужое рот разевать.
-- А почему татарчонок? На лицо вроде русский.
-- А мы его еще мальцом у татар отбили, в ясырях был. Вот и прилепилось прозвище -- то татарином кличем, то татарчонком.
-- Михаил Татаринов, стало быть, будет?
-- Ага, если доживет.
Когда я уже вскочил на коня и мы начали разворачиваться, старый казак спохватился и крикнул мне вдогон:
-- А зовут-то тебя как?
На что ему один из проезжавших рейтар наставительно сообщил:
-- Эх ты, дурья башка, великий князь Мекленбурга перед тобой был Иван Жигимонтович!
-- Иди ты!
На следующий день в Москву вступила земская рать. Польский гарнизон, запершись в Кремле и Китай-городе, не казал за стены носа. Князь Дмитрий Михайлович первым делом послал к ним парламентеров с предложением не проливать христианскую кровь, а выйти из Кремля с честию и оружием, оставив только награбленное. Но как видно Гонсевский и его приближенные награбили столько, что алчность затмила им разум, и гетман надменно отвечал посланникам, чтобы они расходились по домам и занимались хлебопашеством, а за оружие и браться не смели.
