последнем акте приемки не хватало подписи Корнеева, поэтому я отправилась в машинное стойло. Там и обнаружился Виктор Гаврилович, который ходил вокруг трамвая и периодически стучал по бандажам и гайкам, внимательно прислушиваясь к звуку, вытягивая шею, как индюк.
– Виктор Гаврилович, подпишите, – пытаясь перекричать шум из машинного отделения, я протянула бумажку и ручку. Но тут, как назло, из смотровой канавы вылез Фомин, наш приемщик, и они с Корнеевым начали ругаться. Да так, что инструментальщик Севка, который тоже входил в комиссию по приемке, предпочел спрятаться за тележкой с цепями, которую бросили поперек дороги.
В общем, Фомин и Корнеев ругались-ругались, не обращая на меня внимания, а потом взяли и ушли. А я, как дура, осталась стоять с бумажкой в руках посреди цеха.
– Иди, Лидка, к себе, – посоветовал Иваныч, который как раз проходил мимо. – Не видишь разве, что творится.
– А что творится? – не поняла я.
– Да нахомутали наши, как всегда, а Фомин теперь не принимает. Уже пять трамваев скопилось. Из графика капитально вылетели. – Иваныч зло сплюнул и продолжил, – кому-то нынче будет сильно жарко. Вишь, даже самого Корнеева подвязали, а этот уперся – и ни в какую. Так что иди работай. Не до тебя сейчас.
Пришлось идти работать. Да еще и вступила в лужу с мазутом и ржавчиной, и на левом лофере образовалось несмываемое пятно. И как теперь эту гадость с замши отчистить, я не представляла. Пропали туфли! Настроение испортилось окончательно. А тут, как назло, налетела Щука. Акт нужно нести Бабанину, а он без подписи Корнеева. В общем припомнила она мне всё, в том числе и то, что моя стенгазета пролетела. Так-то ее больше всего читали, но пролетела она, ясное дело, по идеологическим соображениям. Да не больно-то и хотелось, я же планировала лишь привлечь к себе внимание и отстреляться. Быть постоянным исполнителем всех стенгазет в мои планы как-то не входит. А Щука использовала это как инфоповод, и устроила кровавую разборку. Затем я вообще самоподставилась аки пятиклассница: восстановила сгоревшие документы по своей ускоренной методике и заполнила каталоги всего за полдня. Так Щука "поощрила" мой трудовой энтузиазм, отправив помогать другим сотрудницам. А я весь день разгребала вместо них завалы, пока вся эта подтанцовка водила вокруг нее хороводы.
И вот я иду по улице злая-презлая и злобно ругаю себя. Даже пол-обеда проработала и не успела к Петрову за письмом. Поэтому, плюнув на лекцию о сибирской язве, решила после работы сходить на квартиру – турнуть демоническую Олечку прочь, к маме. Все равно день не задался, одни неприятности, так чего тянуть – плюс – минус скандал, хуже уже не будет.
И так в раздумьях, я дошла до лидочкиного дома на улице Ворошилова.
У подъезда на лавочке сидели три сухонькие старушки в платочках и лениво переговаривались. У одной на коленях лежал котенок, которого она периодически вяло гладила. Видно было, что все темы здесь не единожды пересужены, и сейчас говорить особо не о чем. Так, для поддержания разговора.
Вежливо поздоровавшись и дождавшись ответных "здрасти", я сделала эффектный информационный вброс:
– А что, Ольга Горшкова из двадцать первой квартиры дома? А то я иду выгонять ее.
Бабушки на миг оторопели, но моментально включились:
– А ты кто будешь? – бдительно спросила старушка с котенком, перебивая галдеж остальных.
– Как кто? – возмутилась я. – Я же Лида Скобелева, племянница покойной Зинаиды Валерьяновны. Не помните разве?
– Ой, да сколько времени прошло, разве ж все упомнишь, – сконфузилась она.
– А где это ты пропадала? – задала вопрос старушка, что сидела слева.
– Замужем была, – отмахнулась я. – Жила у мужа.
– А эту-то зачем пустила в квартиру? – включилась в разговор старушка справа. – Она же тут нашу Наталью совсем измордовала – заливает и заливает, стервь такая!
– И мужиков водит, – наябедничала левая.
– Ну ты уж, Варвара, ври, да не завирайся, – сделала замечание та, что с котенком, – одного она водит. Моя Нинка говорила, что женатый он. Да и не ходит он к ей домой, так только, до двери проводит и все.
– Угу, – хмыкнула Варвара, – у ей дома такой срач творится, что куда там мужика водить. Колька, наш сантехник, подымался к ей, воду перекрывал, когда она Наташку-то затопила, так выскочил с выпученными глазами, говорит, такого сранья не у каждого бобыля увидишь.
– Ой, да ладно, Колька уже как скажет!
– Так дома Ольга? – решила я прекратить коллективные воспоминания и дебаты, которые грозили растянуться на неопределенное время.
– Дома, дома, – синхронно закивали старушки.
И я решительно вошла в подъезд.
Поднявшись на свой этаж, я позвонила в дверь. Примерно минуту было тихо, затем дверь распахнулась и передо мной предстала Олечка, в атласном китайском халате. В руке она держала большой красный веер из гофрированной бумаги.
– Что еще? – нелюбезно рявкнула она, – я репетирую.
Затем она узнала меня (новая стрижка же) и заорала:
– Тебе чего надо? Пошла вон! – и попыталась захлопнуть дверь. Но я вовремя поставила ногу на порог и не дала.
– Я пришла в свою квартиру, – а вот что здесь делаешь ты – непонятно.
– Я живу здесь! – закричала Олечка. – С ребенком между прочим!
– Неправда, – подала голос сзади одна из старушек (они поднялись за мной и скопились чуть поодаль). – ты Светку в детский дом сдала!
– Это не детский дом! – заверещала Олечка, – это советский интернат!
– Кукушка! – крикнула какая-то из старушек.
– Не ваше дело! – взвизгнула Олечка, – У меня гастроли, я уезжаю постоянно, мне ребенка оставить не с кем!
– По мужикам ты шляешься на гастроли!
– Кукушка!
– И Наташку залила!
– И все время поет песни противным голосом!
– Пошли вон! – перешла на ультравизг Олечка и запустила в меня веером.
Я вовремя пригнулась и веер стукнул кого-то из бабушек.
– Ай! Убивают! – заорала та не своим голосом.
Захлопали двери, и соседи начали выходить на крики. Я уже и не рада была, что затеяла все это.
– Что здесь происходит? – задал вопрос представительный толстяк в растянутых
