отсюда выбьем, ничего не останется. Вам-то все равно, вы уже где-нибудь в Париже будете, а нам народ кормить. А чем, спрашивается, если в самой России шаром покати? И что мы получим? Население, которое не белую армию в голоде начнет обвинять, а нас. Недовольство, голодные бунты, все прочее. Оно нам надо?
Дождавшись кивка Слащева, я повел разговор дальше.
— Чтобы иметь форточку в Европу, нужен флот. Если начнется эвакуация, все корабли — и военные, и торговые вы уведете из Крыма. Я знаю по опыту Архангельска, хотя там и кораблей меньше. В Советской России остался флот только в Каспийском море, но оно закрытое. На Балтике и на Севере — ни хрена нет. Конечно, мы все восстановим, наладим, но сколько на это времени уйдет? Пять лет? Десять? Стало быть, мы начнем поставлять вам сырье, вы будете его продавать. Как это станет выглядеть технически, пока не знаю, но договоримся. С Советской Россией европейцы торговать не станут — пока, по крайней мере, а с вами станут. Без России Крым тоже существовать не сможет. Здесь же ни угля, ни нефти, ни зерна. Мы вам сырье, а вы нам транспортные услуги. Конечно, станем обманывать друг друга, но это лучше, чем воевать. А вы объявите о возникновении нового государства — Югороссии, Русской Тавриды —
— Звучит заманчиво, — вздохнул Слащев. — Но, зная вас, последний вопрос — сколько времени правительство большевиков будут терпеть Крымскую республику?
Вопрос, что называется, по существу. В том, что рано или поздно Советская Россия решит вернуть Крым, можно не сомневаться. Вспомним хотя бы Аксеновский «Остров Крым». Потому попытался ответить честно.
— Не знаю. Может и пять лет, и пятьдесят. Зависит от многих факторов. Но, по крайней мере, мы сбережем людей — и у вас.
Глава 17. Крымский переворот
Удивительно, что Яков Александрович вообще мне поверил. Я бы на его месте… Представив, как ко мне является неизвестный молодой человек и предлагает от имени вражеского правительства нечто фантастическое. Ха-ха, три раза. А где гарантия, что это не тайный умысел и не ловушка большевиков? И что за политическая фигура чекист, предлагающий заключить мир? Большевикам вообще верить нельзя, а уж чекистам — тем более.
Но пораскинув мозгами, я понял, что Слащев согласился, оттого что терять-то ему нечего, кроме жизни. Власти у него нет, исход белогвардейцев из России предрешен, а собственной жизнью генерал не слишком-то дорожил. Дорожил бы, не водил в «психическую» атаку свой корпус на Перекопе. Плюс, некий авантюризм, присущий Слащеву. А как без него? Вполне возможно, этим и объясняется, что генерал вел со мною беседы, а не сдал в контрразведку или не оформил «высылку в РСФСР». Кстати, для поклонников «белой идеи», уверяющих, что белое рыцарство, в отличие от красного быдла, не злоупотребляло расстрелами, приводя в пример гуманные решения военно-полевых судов о «высылке в Советскую Россию» подозрительных элементов, поясняю, что «высылка» — эвфемизм, вроде нашего «отправить в штаб Духонина». Мы, в этом отношении, хотя бы честнее белых.
Но Слащев из меня всю душу вынул. Дня три, с перерывом на краткий сон и еду, я вел с ним долгие разговоры (или переговоры?) о мире, о том, как обустроить Крым. Чтобы поддерживать беседу, я старательно вспоминал учебники по политологии и истории, вкупе с мемуарами полководцев белых армий. Битые полководцы иной раз излагали дельные вещи. Генерал подкреплял свои силы вином, а я довольствовался крепким чаем. На четвертый день я окончательно озверел, и был готов предложить Слащеву-Крымскому взять в политические консультанты кого-нибудь из Совнаркома, или из Политбюро (того же Сталина, если удастся уговорить), но, к счастью, Яков Александрович «созрел» для конкретных действий и вместе с боевой подругой ускакал в Севастополь. Не иначе, помчались осуществлять государственный переворот. Впрочем, можно ли считать непонятное образование, занятое белой армией, государством? Территория не определена, государственные границы не установлены. Публичная власть, сиречь, сам барон Врангель, называющий себя правителем, вроде есть. Однако, как суверенный правитель он под большим вопросом. Что за суверенитет, если Врангель чихнуть боится без ведома Франции и Англии? И в тоже время, ни та, ни другая держава правительство юга России не признала. Далее законы… Вот, тут ничего не попишешь. Законов много, а что ни день, Врангель выпускал новый приказ, обладавший статусом правовой нормы. Одна беда — никто приказов не соблюдает. Материальное обеспечение… Налогов — прямых и косвенных, тьма, но опять-таки, ни крестьяне, ни рабочие, ни предприниматели налоги не платят.
От собственных размышлений стало смешно. Мне-то какая разница? Пусть потом историки клеят ярлык, разбираются, а мне пока лучше сходить с Книгочеевым и Волошиным погулять, скажем, до Ялты дойти. Пройтись по набережной, полюбоваться на «Даму с собачкой». А, памятника же еще нет, чего это я? Но, в принципе, соглашусь и на просто даму, безо всякой собачки. Чехов, который Антон Павлович, частенько говорят там прохаживался. Да, можно еще и на Белую дачу писателя глянуть, пока она не стала музеем.
Прогулка оказалась под вопросом. Пока мы с четой Слащевых (Ниночка еще не жена, но пусть будет так) предавались политическим разговорам, поэт, вкупе с жандармом принялись бороться со скукой доступным способом. Поэт, в общем-то, выглядел вполне пристойно, он, как-никак, крымчанин, да и поэты, как говорит мой друг-философ, творят в «пограничном состоянии», а вот жандармский ротмистр был «никакой». М-да, не ожидал я такого от Александра Васильевича. Видимо, слишком близко к сердцу принял отказ Кутепова от сестры. Меня-то это тоже задело. Нет, на самом-то деле я не рассчитывал, что генерал Кутепов пойдет на контакт с Советской Россией, но вот потом, в эмиграции, родственные связи бывшего жандарма бы пригодились. И мне, и моему другу Артузову.
Оставив Александра Васильевича спать, мы с Максимилианом Александровичем отправились в путь. По дороге Волошин окончательно ожил и даже решил заглянуть в церковь. Я бы и сам с удовольствием сходил, но не имел права. Верующий большевик, да еще и чекист? В тысяча девятьсот двадцатом году такого бы никто не понял. Это не нынешнее время, когда коммунисты (при всем моем уважении к КПРФ) выстаивают молебны и освящают региональные отделения партии.
У входа в храм Волошин замялся и с виноватым видом посмотрел на меня. Все ясно — пропил все
