Вернувшийся боярин осмотрел мое оголившееся лицо и остался доволен.
– Зачем это было нужно? – все-таки поинтересовался я. Действительно, какое дело Блуду до моей бороды?
Но он не ответил мне, только властно повторил:
– Брей бороду каждый день. – Потом снова уставился на меня и сказал: – Так от каких болезней умеешь ты лечить?
– А на что ты жалуешься? – задал я стандартный врачебный вопрос.
Теперь наша беседа перешла в доверительную плоскость. Блуд жаловался на постоянные головные боли, частые и обильные носовые кровотечения, неприятное сердцебиение, сопровождающееся слабостью и потом.
– Раздевайся до пояса, – твердо сказал я, выслушав жалобы. – И есть ли в доме какая-нибудь тонкая трубка?
Удивленно посмотрев на меня, боярин снял с себя рубаху. Не менее изумленный слуга притащил несколько трубок – деревянную из бамбука, оказавшуюся слишком длинной, и металлическую, невесть для чего предназначавшуюся, но пригодную для использования в качестве стетоскопа.
– Штаны снимать? – неуверенным голосом спросил Блуд. В который раз я отметил про себя, что пациенты во все века одинаковы – робеют и боятся врачебных процедур. В этом смысле моя профессия – почти уникальная. Ведь от врача каждый человек ждет помощи в своей болезни – будь то киевский боярин, нефтяной олигарх или всемогущий генерал спецслужб. Болезнь – это такая штука… Когда она приходит, обычный врач становится вдруг очень важным человеком.
– Штаны оставь, – разрешил я и, приложив «стетоскоп» к груди, стал выслушивать сердце и легкие.
Хрипы есть, но в пределах нормы. Заложенности нет. В этом мире ведь еще нет табака, и Блуд никогда в жизни не курил.
А вот тоны сердца меня совсем не порадовали. Судя по жалобам, Блуд уже давно страдал гипертонией. А поскольку болезнь зашла далеко, это сказалось на сердечной деятельности – вот откуда сердцебиение и слабость с потом. Ишемия.
Кивнув на трубку, через которую я прослушивал его, боярин довольно равнодушно поинтересовался:
– Это магия?
Я покачал головой и сел обратно на лавку. Пока Блуд натягивал и подпоясывал рубаху, я думал, чем можно ему помочь.
Высокое давление было очевидным, но тонометра у меня нет. Как лечить гипертоника, если нет средства для измерения давления крови?
Ну ладно, с этим еще можно смириться. А что назначить в качестве лечения? Вообще-то, гипертония – сравнительно несложная болезнь. Самое главное – это контроль артериального давления. А оно, давление, поддается контролю, стоит лишь применить нужные препараты. Их десятки, если не сотни, и задача врача заключается лишь в том, чтобы подобрать из этого множества наиболее подходящие для конкретного пациента. Кто победнее, пусть пьет энап или метапролол, кто побогаче – престариум или карведилол. Они все помогают.
Но вот беда: в десятом веке ничего этого нет.
А чем лечили в старину? Когда-то я читал об этом в учебнике, и профессор рассказывал что-то такое. Помнится, я даже записывал в конспект. А, да – трава наперстянка. Настой или отвар из наперстянки, вот что! Применялся для лечения всех болезней, связанных с сердечно-сосудистой системой.
Очень хорошо, но как выглядит наперстянка? Надо спросить у Любавы, она знает травы, и если название не изменилось, то она поймет меня.
– Ну, что скажешь, лекарь? – нетерпеливо спросил Блуд, и в глазах у него мелькнули злые огоньки. Тоже естественно: больной всегда раздражается, если видит, что доктор глубоко задумался.
– Гипертония, – сказал я, – осложненная ишемической болезнью. – Потом, помолчав, добавил: – Бессолевая диета. Жирную пищу исключить. Спокойный образ жизни. Прогулки на свежем воздухе. Физические упражнения не рекомендуются.
Голос мой упал. Запинаясь, я разъяснил, что значат эти мои рекомендации, и лишь потом взглянул на Блуда.
– Так, – спокойно, но грозно сказал он, поерзав в своем кресле. – Это все? Я думал, ты заклинания прочтешь. Что, и заклинания не можешь?
Он пожевал губами и мрачно продолжил, сдерживая нарастающий гнев:
– Соленое, говоришь, и жирное не есть. Прогуливаться по двору, не волноваться… А ты знаешь, что я ближний боярин князя? – выкрикнул он, вращая глазами. – На мне все государство! Все подати, казна, торговля!
Он встал с кресла и попытался взять себя в руки. Ему это удалось, Блуд вообще отлично умел владеть собой – в этом его качестве я впоследствии не раз убеждался.
– У меня одних наложниц шестнадцать! – уже гораздо тише, прежним голосом заметил он. – А твое лечение – не есть соли!
– Я приготовлю тебе лекарство, – сказал я осторожно. – Но сейчас у меня его нет. Для приготовления нужна моя помощница. Она разбирается в лечебных травах.
– Так позови ее сюда, – тут же сказал Блуд, и глаза его сверкнули. – Или боишься? Я видел ее. Это та самая, которая подруга Рогнеды? Пусть придет.
– Как же я ее позову сюда, – ответил я, – если ты меня самого собираешься посадить на кол, как лазутчика? Ее тоже посадишь?
– Нет, – усмехнулся боярин. – Она – девка красивая. Зачем же ее на кол? Ее можно на что-нибудь другое посадить. – Он засмеялся.
– Если я вернусь к своей помощнице, то она поможет мне и мы приготовим для тебя лекарство, – стараясь говорить спокойно, хотя все внутри меня содрогалось и кипело, произнес я. А про себя решил, что надо бы мне только выбраться из этого дома, и ноги моей тут больше не будет.
Блуд между тем был настоящим политиком – активным и коварным. Эта его способность постоянно, при каждом повороте обострять разговор, вертеть собеседником, запугивать его – чисто политическое качество.
Но со мной он явно просчитался. Как-никак я – дитя гораздо более развитой цивилизации и обманывать умею. А почему бы и нет, в конце концов? Как он со мной, так и я с ним! Раз он считает возможным играть со мной, то почему бы и мне не поступать так же?
– Хорошо, – сказал боярин, чуть поразмыслив. – Я тебя отпущу, но с условием, что ты вернешься. А пойдешь с провожатым, – добавил он, заметив, как при первых словах его фразы у меня загорелись глаза. – В провожатые моего человека тебе дам. Он тебя проводит к твоей крале. И запомни: если завтра же не придешь, я тебя сумею найти. Уж в Киеве ты от меня никуда не спрячешься.
Делать было нечего, и спустя некоторое время я вышел со двора в сопровождении здоровенного дядьки лет сорока – угрюмого и молчаливого, зорко смотревшего по сторонам из-под насупленных бровей. Был он не обрит, а лыс, его голова блестела в лучах заходящего солнца. За то время, пока я бродил по Киеву, а затем «гостил» у Блуда, день успел склониться к закату. На улицах стемнело и народу сильно поубавилось.
