— Врешь! — вскинулся я. — Нет у нас такой государыни. Одна только законная самодержица российская имеется — императрица Анна, и она сейчас с нами. А твоя Елизавета — мятежница и самозванка. Немедля раздайтесь и пропустите ее величество. Возможно, этим вы заслужите ее прощение.
Ряды астраханцев всколыхнулись. Известие о том, что Анна Иоанновна жива и — что самое страшное — находится среди тех, в кого приказано стрелять без жалости, потрясло обманутых мятежниками солдат.
Очевидно, новость стала сюрпризом и для лейб-кампанца. Его будто пыльным мешком стукнуло. Однако Волков быстро оправился и, не став дожидаться момента, когда отряд полностью потеряет управление, завопил что было мочи:
— Пли!
Казалось, ему было все равно, что он находится на линии огня, что первые же пули достанутся ему и что вероятность остаться в живых ничтожно мала. Была ли это бравада или чисто человеческая растерянность, никто так и не понял.
Наступила звенящая тишина.
И вдруг астраханцы открыли огонь: слабый, недружный. Все выстрелы были направлены только в одну мишень. Лейб-кампанца буквально изрешетило. Обливаясь кровью, он рухнул в утоптанный сотнями людей снег и затих.
— На колени! — закричал я астраханцам. — Вымаливайте прощение у матушки-императрицы!
Возглас подействовал. Солдаты дружно опустились на колени, не смея поднять глаз.
Анна вышла из саней, подошла к коленопреклоненным астраханцам и остановилась:
— Поднимитесь, дети мои! Ведомо мне, что не ваша в том была вина. Обманула вас самозванка.
Радостное «прощены» пролетело вдоль шеренг. Приободренные солдаты вставали, замирали по команде «на караул».
— Все, — торжествующе выдохнул Чижиков, — конец Лизке пришел!
Зимний готовился к осаде. Лейб-кампанцы, понимавшие, что ничего хорошего им не светит, готовились дорого продать свою жизнь. Мы успели перехватить части, отправленные им в подкрепление. Как только солдаты и офицеры узнавали, что с нами законная императрица, они тут же вставали под ее знамена. В итоге к Зимнему подошел уже трехтысячный отряд, состоявший из различных армейских и гвардейских полков.
Пушки пришлось оставить в тылу. Применять артиллерию императрица запретила.
— Вы все порушите, а мне потом строить сызнова, — сказала она. — Казна, чай, не бездонная. И бомбы тоже кидать не надо. Они ж мне там все посекут.
Была слабая надежда, что мятежники струсят и сдадутся, когда узнают, что помощь им не придет, а верные Анне Иоанновне войска раза в четыре превосходят силы мятежников. Однако эти люди зашли слишком далеко и неминуемой расплаты боялись больше смерти.
Парламентеры вернулись ни с чем.
— Идти на капитуляцию они не желают. Громко лаются и всякие грязные слова изблевывают. Такие, что при вашем величестве и произнести невозможно.
— Лизка моя к вам выходила? — спросила императрица.
— Никак нет, ваше величество. Грюнштейн переговоры вел.
— Гляди-ка, кто у Лизки за главного полководца ходит! — удивилась она. — Нешто принц Гессен-Гомбургский вперед себя жиденка пропустил?
— Не было принца, ваше величество. Вообще никого из офицеров не было. Токмо Грюнштейн к нам вышел. Он-то и бранился.
— И чего сказывал?
— Прости, матушка, мы тебе хулу евонную повторять не станем. Хучь что с нами делай.
— Ничего, — засмеялась Анна Иоанновна. — Меня крепким словцом не удивишь. Я во дворце чего только не наслушалась. Говорите, чего уж…
Я снова подумал, что этот выкрест Грюнштейн просто идеальная кандидатура для второго попаданца. События показали, сколь велика его роль в мятеже, а ведь совсем недавно о нем ни слуху ни духу не было. Обычный гвардейский солдат, коих не одна тысяча. Желательно захватить его живым и потолковать тет-а-тет. Уверен, что узнаю массу полезного.
Были у меня соображения и насчет французского посланника. Как ни крути, а переворот совершался на деньги маркиза де Шетарди. За такое полагается отвечать. Разумеется, сажать на кол иностранного дипломата мы не вправе, но дать ему хорошего пинка, чтобы до Версаля летел без посадок, — вполне реально. Заодно другим державам наука будет, чтобы впредь ручонками в дела наши не лезли. А то что же получается: весь восемнадцатый век в переворотах прошел и почти за каждым стояло иноземное золотишко — то шведское, то немецкое, то английское. А уж о том, какой творился беспредел в российской внешней политике во времена Елизаветы, когда ее продажные министры за взятку втравили нас в войну с Фридрихом Вторым, — мне даже слов подходящих не найти.
Из глубоких размышлений меня вывел Ушаков:
— Что скажешь, фон Гофен: пойдешь на дворец приступом?
— Как прикажете, — пожал плечами я.
Штурмовать так штурмовать. Ждать у моря погоды бессмысленно. К тому же фортуна переменчива. Сейчас светит нам, потом — неприятелю. Вдруг у самозваной претендентки на трон какие-нибудь козыри в рукаве припрятаны, о которых мы ни слухом ни духом? Может, она и рассчитывает на что-то.
Зимний был взят в плотное кольцо. Уже горели костры, возле которых грелись солдаты. Появлялись любопытные горожане. Узнав, что происходит, они сочувственно кивали, шли посмотреть на императрицу. Качали головой, жалеючи.
Заиграли трубы, объявляя общий сбор. Унтера выстроили солдат поротно. Я прошелся вдоль шеренг, вглядываясь в суровые лица гренадер и фузилеров. Многие из них могут сегодня погибнуть. Зато те, кто выбьет угнездившуюся в Зимнем нечисть, станут героями. Снова история российская пишется кровью ее сынов.
— Ну, братцы, кто со мной пойдет дворец приступом брать? — спросил я. — Беру только охотников. Ежели подкачаем мы, тогда и оставшихся черед придет. Сейчас же никого не неволю. Желающие, шаг вперед.
Добровольцев нашлось немало. Строй почти в полном составе шагнул ко мне. Одинокие фигуры струсивших почувствовали себя неудобно. Озираясь по сторонам (как бы кто позору не приметил!), они поспешно занимали место среди товарищей. Те встречали их дружелюбными смешками.
— Спасибо, братцы! — искренне сказал я. — Честь и хвала вам!
Застучали барабаны, возвещая подготовку к штурму. Затягивать с ним не стали. Дворец меньше всего походил на крепость (ни рва, ни прочих препятствий), и мятежникам больше приходилось полагаться на свою храбрость, чем на толщину стен.
Ружья лейб-кампанцев высовывались из открытых окон. Дула смотрели в нашу сторону.
— Не осрами, сынок, — сказал подошедший Ушаков.
Было непривычно слышать от него такое. Только в этот момент я заметил, как он постарел. Груз государственных забот придавил генерал-аншефа к земле. Такие вещи даром не проходят.
