Впереди выставили взятый с собой из Киева оркестр. Я сел на лошадь, рядом со мной шел Фрюлинг. С другой стороны – изнывающий от жары и усталости херсонесский архонт. Дружинники двигались вокруг меня и позади, в колонне по четыре. Позади процессии тянули, поднимая пыль, салазки с уложенными на них шатрами и скарбом.
Под душераздирающие звуки оркестра, блистая золотом и начищенной боевой сталью, киевская рать вошла в замерший от ужаса Херсонес.
Людей на улицах не было, город словно вымер. Только приглядевшись, можно было заметить множество человеческих глаз, испуганно глядящих на нас из прикрытых оконных ставень, из щелей в воротах. Покоренный Херсонес ждал своей участи.
Конечно, архонт объявил жителям о том, что киевский князь согласился за выкуп не разорять город, не убивать мужчин и не насиловать женщин. Но кто же знает этих победителей? Это ведь не христиане, а дикие орды с далекого севера. И кто такой киевский князь, как не главный разбойник, вечно держащий в страхе соседние народы? Опустошительные походы Ингвара-Игоря и Святослава надолго стали страшилками у жителей византийских владений.
Мы двигались по улицам медленно. Под завывания музыки, под бряцание оружия вокруг я всматривался в архитектуру Херсонеса. Типичный греческий город, каким он был построен еще до Рождества Христова первыми колонистами с греческого архипелага. Наверное, за истекшие века тут что-то изменилось, но главное осталось неизменным. Каменные дома с портиками и колоннами, отделанные мрамором общественные здания. Вот главная площадь, от которой лучами расходятся улицы. Теперь на площади стоит кафедральный собор, а когда-то во времена античности наверняка был храм богини Артемиды или Зевса.
Проезжая по улицам Херсонеса, я испытывал странное ощущение. За тысячу с лишним лет очень многое изменилось, и мне как человеку двадцать первого века этот греческий город казался куда ближе и понятнее, чем те города, которые я видел на Руси.
Прямые улицы, каменные дома с колоннами и собор с крестом на куполе – это было для меня куда роднее и привычнее, чем Киев, Чернигов и Эрзямас – хаотическое скопление деревянных построек с окнами в землю, топящихся «по-черному», и установленные на углах грубые резные и раскрашенные идолы.
– История еще не повернулась, – говорил я себе в ту минуту. – Моя родина станет еще покруче Византийской империи. И поворот этот должен совершить я. Точнее, я избран для того, чтобы совершить его.
– Вот дом нашего епископа, – сказал архонт, шаркавший ногами, обутыми в сандалии, рядом со мной. – Дом небольшой, но ты сам захотел остановиться здесь, великий князь. В моем доме тебе было бы удобнее.
Дом Анастата и вправду оказался невелик. Хотя зачем большой дом одинокому человеку? Он находился прямо на главной площади, напротив кафедрального собора. Перед входом имелся портик с двумя дорическими колоннами, но в целом постройка и впрямь оказалась скромной.
– Располагайтесь лагерем здесь, – указал я Фрюлингу на площадь. – Тут много места для шатров.
Жителям это будет неудобно, но ничего – придется потерпеть.
Анастат вышел встречать нас у порога своего дома. Он стоял с непроницаемым лицом, опираясь на епископский посох.
– Веди меня, – громко сказал я. – Покажи мне свой дом, старый жрец! – И, наклонившись к уху старика, тихонько спросил: – Николай Константинович, с Любавой все в порядке? Она в доме?
– Анна ждет вас, – с достоинством ответил епископ Анастат. – Я предупредил, что она может понадобиться.
О, боже, зачем он это сделал? Глупый старик! Ведь Любава может страшно испугаться! Она ведь думает, что в город вошел тот князь Владимир, которого она знала!
– Скорее, – попросил я, беря Анастата под локоть. – Пойдемте в дом и позовите ее.
Мы прошли несколько небольших комнат и оказались во внутреннем дворике с бассейном посередине. Мраморный бассейн не был предназначен для купания, но зато в нем среди красивых темно-зеленых водорослей сонно плавали золотые рыбки с медно-красными хвостами.
– Садитесь, – указал мне епископ на каменную скамью. – Сейчас я позову Анну.
– Выйди, – велел я Алексею, сопровождавшему меня до самого дворика. – Пойди посиди в соседней комнате. Со мной тут ничего страшного не случится.
Оруженосец посмотрел на меня с тревогой, но я решил успокоить его.
– Пойди, пойди, – сказал я. – Мне предстоит любовное свидание. В таких делах свидетели только мешают.
Здесь, во внутреннем дворике епископского дома, царило удивительное спокойствие. Шум с улицы, где мои воины разбивали лагерь, почти не доносился. Кругом была тишина, только изредка слышался легкий всплеск воды в бассейне – это всплывшая на поверхность золотая рыбка ударяла хвостом.
Было прохладно. Когда мы двигались по улицам, раскалившиеся за день на солнце камни еще отдавали тепло. Но здесь в течение дня был полумрак, и летняя жара не достигала дворика.
Я вдруг ощутил блаженство, подумав о том, что едва ли не впервые за последний год оказался в одиночестве. Даже в княжеском тереме, поднявшись к себе на второй этаж, я не чувствовал себя в таком покое. Со двора и с первого этажа слышалось множество голосов, крики, кудахтанье кур и мычание коров. И любой человек мог войти ко мне – таковы были старинные правила. Князю принадлежали все в доме, но и он принадлежал всем – первый среди равных. А понятия частной жизни и права на уединение попросту не существовало.
Здесь же я впервые ощутил себя в полном покое. Прислонившись спиной к каменной стене, я ждал.
Послышались легкие шаги, шорох одежды…
Я увидел Любаву. Сначала я подумал, что она сильно изменилась. На ней было длинное черное платье, на голове – черный платок, повязанный так, что открытым оставалось только лицо ниже лба.
И все же я узнал ее: это была Любава – та женщина, к которой я стремился все это время. Та, о которой я мечтал, чей образ постоянно преследовал меня. Та, которую я не мог забыть ни на час.
Ради нее я привел сюда целую рать, собранную со всех концов Киевского княжества. Мы плыли по рекам, мы плыли по морю – мы преодолели огромное расстояние. Затем бои, осада крепости, ее падение и сдача.
Для истории это был поход князя Владимира на Корсунь. Для меня это был поиск любви…
Легкими шагами Любава приблизилась ко мне и остановилась напротив. Не в силах больше сдерживать себя, я встал. Наши глаза встретились, и я уловил во взгляде Сероглазки какое-то странное выражение. Значения его я не понял, но страха в нем не было. Неужели Любава не испугалась князя Владимира? Ей ли не знать этого кровавого маньяка?
– Ты знаешь, кто я? – спросил я, и мой голос дрогнул.
