который охранять покой тут. Кто буянить и драться, я ловить и ломать четыре конечность! Или больше! Понимать меня? Кто в драке достать нож, я крокодил кормить этот дурак! Я предупредить всех! Вести себя прилично есть, иначе голова отрывать и в задница засунуть!
Речь дана, которому греческий язык не давался совершенно, привела публику в экстаз. По рядам пошла волна, в которой счастливцы, поставившие на переломы конечностей и кормежку крокодилов, получили от соседей по паре грошей. Впрочем, это была разминка. Сегодня будет три заезда. На арену выехали пять болгарских всадников и пять черных, как смоль нубийцев, чью легкую конницу наняли недавно на службу. Стадион взревел от восторга. Всех всадников знали поименно, и половина города сжала в кулаке кусочки папируса с печатью, полученные от чиновников государственного казначейства, которые изнемогали сейчас, пересчитывая горы меди и серебра. Им еще предстоит выдавать выигрыши. Ставки на гонки колесниц больше не принимались, а потому интерес к ним постепенно угасал.
— Дядя Стефан, — невинно захлопала ресницами Юлдуз, которая сидела в ложе вместе с великим логофетом. Она была женой правителя Египта, почти богиней, но от этого живости в княжне не убавилось ни на волос. — А можно я, когда ребенка рожу, тоже в скачках буду участвовать?
— Разумеется, нет, моя дорогая! — посмотрел на нее шокированный Стефан. — Нельзя! Об этом и речи быть не может!
— Конечно, дядюшка, — послушно ответила Юлдуз, скромно опустив сверкнувшие какой-то шкодливой мыслью глаза. — Как скажешь! Я же просто спросила. Неужели и спросить нельзя?
Февраль 638 года. Египетское пограничье.
Время Перет, время всходов. Время, когда крестьяне, не разгибая спины, трудятся на своих полях. Там жирный плодородный ил заполнил земляные клетки, которые задерживают воду после разлива. Влага уходит в землю, напитывая ее до предела, а ту воду, что осталась, крестьяне с помощью шадуфа, кожаного ведра, привязанного к высокому шесту с противовесом, перекачивают выше, туда, где росли сады и огороды. Так было заведено тысячи лет назад, и абсолютно всё в Египте подчинялось этому несложному ритму. Жара и сушь — высокая вода — зеленая трава и урожай — жара и сушь. И так бесконечно. Не успел что-то сделать, поленился или попросту заболел — тебе конец. Ты умрешь с голоду. Такова была суровая правда жизни в этой земле, зажатой между двумя пустынями.
Святослав почти все время был в пути. Вавилон, Гелиополь, Пелузий, Бубастис… У Бубастиса начинался засыпанный песками канал фараонов, восстановленный римскими императорами полтысячи лет назад. Они сместили его начало к северу и выложили дно тесаным камнем. Сто двадцать миль до Горьких Озер, а потом совсем немного до Красного Моря, где когда-то стоял порт Арсиноя, заброшенный так надежно, что никто из живущих не смог бы показать его руин. Для чего был нужен канал именно сейчас? Ответ оказался прост. Пересохший рукав Нила, который арабы называли вади Тумилат, и был старым руслом канала. Именно по его сухому дну шли караваны из Аравии, и именно по нему арабы вторгнутся в Египет, если возьмут Пелузий. Это был единственный знакомый им путь, и они совершенно точно пойдут здесь. Но сначала им нужно взять город, который тысячи лет служил ключом к Египту.
— Крепость полное дерьмо, княжич, — в сердцах сказал Войцех, который уже в который раз исследовал окрестности Пелузия. — Река тут поганая. Болото, а не река. Порт далеко, наполовину песком затянут. Ни еду подвезти, ни людей. Как прыщ в чистом поле стоит. С питьевой водой беда, кипятить не на чем. Леса тут не видать. Зерна рядом мало растят, один лён. Захочешь хуже сделать, так еще постараться придется. То ли дело наш государь Новгород строил. Если бы франки тогда стену не подкопали, хрен бы они в город вошли. Мы бы там хоть сто лет сидеть могли. Мудр твой отец, княжич. Не чета тому дурню, который Пелузий этот построил. Гарнизон тут точно сдохнет. Либо от голода, либо от жажды, либо от поноса.
— Город старый, Войцех, — примирительно сказал Святослав. — Тут раньше совсем по-другому было. Нил пересыхает понемногу. Раньше Пелузий на берегу моря стоял. А теперь песка столько рекой принесло, что до порта полчаса пешком идти.
— Длинной осады этот город не выдержит, — дал свое заключение многоопытный воин, который был еще из первого набора, дослужившись за пятнадцать лет до командира тагмы. — Город потеряем, и людей понапрасну положим. Я специально у Стефана спрашивал. Город этот брали все, кому не лень, и я теперь понимаю, почему.
— Значит, надо сделать так, чтобы не было длинной осады, Войцех, — поморщился Святослав, который, скрепя сердце, со своим советником согласился. Город укрепим, ворота заменим, заполним амбары и поставим фильтры для воды. Отец чертежи из Братиславы прислал. Песок, галька и толченый уголь. Из Далмации лес везут. Пересидят какое-то время.
— «Тысяча порезов», — сказал Войцех после раздумья. — Иначе много людей потеряем.
— Согласен, — ответил после раздумья Святослав. — Сколько нубийцев пришло наниматься?
— Три сотни конных, — ответил Войцех. — Легкие, без доспеха. Как конные лучники — так себе, слабее болгар, но на копьях злы. Не уступят арабам.
— И то хлеб, — вздохнул Святослав. — С бедуинами на Синае связь налажена?
— Старейшинам подарки передали, — кивнул Войцех. — Предупредили, что те роды, которые своих людей арабам в помощь дадут, найдем и истребим под корень, даже если они к Бахрейну откочуют потом. А того, кто о войске предупредит, озолотим. В смысле, пятьдесят верблюдов подарим.
— И что они? — заинтересовался Святослав.
— Да ждут, не дождутся теперь, когда на нас арабы войной пойдут, — сплюнул Войцех. — Каждой сволочи в этих песках лестно полсотни верблюдов получить. Они в спину своим не ударят, конечно, но обещали не помогать. И то немало.
Стены из обожженной глины, как и все постройки в Египте, поднимались на высоту в пятнадцать локтей. По лестнице не взобраться, да арабы и не станут этого делать. Этот город всегда брали осадой, заставляя изнуренный голодом гарнизон выйти на битву. Впрочем, бывали и более курьезные ситуации, когда фараон Псамметих потерял Пелузий, а потом и страну вслед за ним. В тот день персы пошли в бой, выставив перед собой котов и прочую священную для египтян живность. Те, побоявшись ранить священных животных, ту битву проиграли вчистую, а
