бы мне конец — как офицеру полиции — но тут в дверь постучали. Сразу же дверь распахнулась, слышу, голосок девчачий:
— Здесь открыто? Ах, господа, как у вас душно!
Оборачиваюсь — а это Елизавета Ивановна, дочка полицмейстера, собственной персоной. Вся из себя — шубка на дорогом меху, муфточка, сапожки. Сама румяная, глаза блестят. Подошла, каблучки стучат, юбка шуршит, о ножки бьётся. Наклонилась, платок, у работяги отнятый, подняла и мне даёт:
— Это ваше, Дмитрий Александрович? Вы обронили.
А это я, когда перчатку нашаривал, чтобы начальнику в лицо дать, выронил, да и не заметил, как.
Взял я платок, молча в карман засунул.
Бургачёв её увидел, сразу притих. Стоим с ним оба, молчим, как два дурака, не знаем что сказать. Потом Бургачёв сказал-таки:
— Идите, Найдёнов, работайте. И чтобы больше такого не было!
***
Вышел я из кабинета, как оплёванный. Не остыл ещё. Едва карьеру свою псу под хвост не пустил из-за гада этого. Да ещё досадно очень. Такая версия развалилась!
Так что же получается — я видел полицмейстера в кабине машиниста? Если это он, то никакие офицеры не виноваты. Не стал бы он взрывать сам себя.
Хотя... Если верить моему видению, офицер тот на полицмейстера не похож. Иван Витальевич человек пожилой, фигура у него солидная. А тот, что в паровозе, потоньше будет. Правда, видел я его плохо. Но кто знает?
И насчёт дамы я ошибиться не мог. Точно была. А Бургачёв сказал, что сам там был и ничего не видел. Нет, постой, нек так он сказал. Сказал, что сам там был и никого посторонних не видел. Вот как.
Погоди, погоди-ка, Димка...
Тут я вспомнил, как Бургачёв говорил, что сам этим займётся. Что сам на станцию сходит, всех опросит. А меня тогда же услал инородов гонять. Да ещё поручений всяких надавал выше головы. Чтоб под ногами не путался. Так что сомнений нет, что мой начальник на станции уже был, и всех потряс хорошенько. Он ведь служака и карьерист, не хуже меня. Нет — лучше. Вон, за дочкой полицмейстера бегает, как собачонка ручная. Елизавета Ивановна хотя и симпатичная девица, но стал бы он за ней ухлёстывать, будь она обычной девушкой? Не дочкой полицмейстера? Ой, вряд ли...
Тут я застыл на месте. Стою в коридоре, возле кабинета начальника, и глазами хлопаю.
А ведь девица Елизавета тоже молода и красива. И талия у неё тонкая, и шляпка с пером наверняка имеется. А главное — имеет доступ к динамиту. И совсем недавно на карьер ездила. Где ящики со взрывчаткой кто-то вскрыл, а бухгалтерскую книгу подчистил.
Нет, Димка, не неси чепухи... Дочка полицмейстера не может взорвать паровоз. Не может — хотя бы потому, что на вокзале был её папаша.
Но если это была она... Если это всё же была она, тогда понятно, почему инженер Краевский бормочет о несчастном случае. Бургачёв не дурак, понял, что взрыв — скорее всего диверсия. Возможно, он узнал, что обожаемая Елизавета Ивановна ходила посмотреть на паровоз. И что? А то, что влюблённый — или расчётливый — поручик Бургачёв ни за что не допустит, чтобы его невесту заподозрили хоть на секунду. Вот и надавил на инженера. Долго ли умеючи? Нет диверсии, нет проблемы... А если и была, так то инороды виноваты — сто пудов.
От таких мыслей я аж вспотел. Отёр лоб ладонью. Придержи лошадей, Найдёнов. Чтобы обвинить дочку полицмейстера, надо крепко подумать. Нужно быть уверенным на все сто. Нет, на все двести процентов. Да наверное, это и не она вовсе. Может, какая-нибудь дамочка решила свести счёты со своим любовником или мужем. Не на рельсы бросилась, как в книжках пишут, а динамитную шашку в топку подложила — чтоб наверняка. А мы тут головы ломаем, землю роем, стараемся...
Пока стоял, голову ломал, мимо Бургачёв с Елизаветой Ивановной под ручку прошли. Лизавета мне щебечет на ходу:
— Дмитрий Александрович, приходите к нам запросто, на блины. Тётка Настасья блинов напекла, приходите!
Пальчики в перчатке чмокнула и мне воздушный поцелуй послала.
Дошёл я до буфетной, плюхнулся на табуретку возле самовара, старичок-буфетчик мне:
— Чаю, господин Найдёнов? — а сам моему Микки орешки с руки скармливает. Попугай орешки берёт, хрусть — скорлупа во все стороны.
— Давайте, — говорю. — С утра на ногах.
— Вам квартирку бы хорошую, господин Найдёнов, — буфетчик мне кипяток наливает в чашку. Баранок ко мне подвинул, целую горку, баранки сдобные, румяные. — Нельзя всё ножки бить да по лавкам ночевать, эдак и захворать недолго.
— Есть предложения? — спрашиваю, а сам от баранки откусил, да чаю отхлебнул как следует. Хорошо!
— Есть, как не быть. Вон у вдовы Степаныча, которого значок на вас, комнатка свободна. Детишки у них выросли, одна дочка с ней пока, на выданье. Денежки Зинаиде не помешают. Вы сходите, авось сторгуетесь.
— Спасибо, — говорю. — Схожу.
Буфетчик заулыбался:
— На здоровьишко.
Взял я Микки подмышку, чай допил одним глотком, и пошёл из участка. Как буфетчик сказал — ноги бить.
Иностранца Джеймса Лоу я нашёл в гостинице. Представитель концессии «Стивенсон и сыновья» давал интервью.
Иностранец в кресле сидит, щёки после обеда розовые, сытые, волосы на пробор разглажены — хоть в рамочку вставляй.
Напротив фотоаппарат стоит на трёх ножках, журналист Иванищев вопросы задаёт. Вот ведь шустрый какой, и тут, и там — везде успевает. Волка ноги кормят, а репортёра — тем более.
Слышу, иностранец соловьём разливается, концессию свою хвалит.
— ...будущее без сомнения принадлежать железная дорога. Да! Цивилизация скоро приходить в каждый угол... тёмный угол кантри... провинция. Где будет ходить локомотив, там начинаться прогресс. Торговля это есть лучшее... лучше для всех. Господин Стивенсон, основатель фирма, говорит так. Наша дорога будет покрывать земля стальная...
Джеймс Лоу пощёлкал пальцами:
— Стальная... веб...
— Паутина? — подсказал журналист Иванищев.
— Нет...
— Сеть? — говорю.
Иностранец ткнул в меня пальцем:
— Да! Сеть! Стальная сеть! Прогресс не можно останавливать, господа. Торговля и прогресс идти рука с рукой... вместе, да!
— Насколько в столице благосклонны к вашим планам, господин Лоу? — спрашивает журналист. Сам фотоаппарат свой наводит, лицо сосредоточенное. Видно, непросто это — такой штукой фотки делать. — Что говорит его сиятельство, господин министр?
— Его сиятельство очень... добро... доброжелательно слушать наши план. Мы пил на брудершафт,
