«Наверное, селитрой-барудом пропитан, вот и не гаснет», – мелькнула мысль.
– Василий-Вацлав! Скорее! Беги!
Собственно, Бурцев не имел ничего против. Очередной снаряд ударил в колокольню, когда он выскакивал на церковный двор. Сверху обсыпало битым камнем. И колокольня переломилась-таки надвое. Повалилась… К счастью, в противоположную сторону.
Бурцев добежал до сарацинского артиллерийского расчета.
– Мункыз, «шайтанова повозка цела»?
– А что с ней сделается? Стоит себе под охраной, где ты ее и поставил, каид. Громы и молнии Хранителей туда не залетают.
– Но ты-то сам почему здесь? И какого шайтана притащил сюда свою долбаную модфаа?
– Выдолбленную, – невозмутимо поправил Мункыз. – Я прикрою, если немцы полезут оттуда.
Старик кивнул напролом, оставленный «Рысью».
– Один, что ли, прикроешь?
– Почему один? Хабибулла рядом. Он чудом спасся из башни с колоколом, когда на нее обрушились громы Хранителей. Не зря, видать, нарекли его Любимцем Аллаха[57]. И ты тоже здесь, Василий-Вацлав, по милости Всевышнего. А там вон, видишь, Франсуа стоит. Он обет дал, что умрет, но не подпустит к церкви аль-Кумамы ни одного немца. Так что вовсе не один я.
Неподалеку, обратив взор к ротонде, увенчанной крестом, действительно сосредоточенно молился рыцарь несуществующего уже ордена Иоанна Иерусалимского. Поверх кольчуги – красная накидка с белым госпитальерским крестом. На голове – открытый яйцеобразный шлем со стрелкой-наносником. На боку – тяжелый рыцарский меч. Щита нет. На щит в этой битве надежды мало. Подле Франсуа стоял на привязи трофейный конь. Крупный гнедой жеребец из тевтонских конюшен. Конь нервно косил глазом.
– Где остальные твои люди, Мункыз?
– Я приказал им укрыться в храмах и подземелье. Чего зря головы подставлять под гром шайтана?
Снова где-то разорвался снаряд. Да не где-то: в куполе Церкви Гроба Господня, прямо под крестом, зияла здоровенная пробоина. Кажется, немцы намеревались смести всю высотку, захваченную противником. Святыни и памятники архитектуры в расчет не принимались.
Франсуа перестал молиться. Вскочил, взвыл, потрясая мечом. Переход от благочестивой беседы с Господом к ярости берсеркера был стремительным и впечатляющим.
Просвистела и шлепнулась под Сен-Мари-де-Ла-тен мина. Визг осколков заставил Бурцева и обоих сарацинских пушкарей пригнуться. Франсуа даже не склонил головы. Рыцарю, правда, повезло. Его коню – нет. Рослый тевтонский жеребец рухнул как подкошенный. Еще один пронзительный полувой-полусвист. Еще один взрыв. Мля! Вот только минометного обстрела им сейчас не хватало. Надо было что-то делать. И с артиллерийской установкой, что безнаказанно лупит прямой наводкой. И с минометчиками.
Бурцев выглянул из-за укрытия.
– Вай! – встрепенулся Мункыз. – Куда ты, Василий-Вацлав?!
– Пострелять охота, – буркнул он. – По колдунам немецким.
– Так вместе и постреляем. Из мадфаа, – Мункыз хлопнул по деревянному «гарпуну».
– Извини, отец, но сейчас мне нужна другая… м-м-м… модфаа…
Короткими перебежками Бурцев рванул к пролому в стене. И к немецкому танку. К «Пантере» с разбитой кормой. Корма – фиг с ней! Лишь бы все остальное было целым. Он перепрыгнул через мертвых танкистов, вскочил на броню, прыгнул в распахнутый люк. Захлопнул за собой, задраил: незваные гости сейчас ни к чему.
Ну что, пришло время вспомнить Торон-де-Шевалье! Так… Знакомое боевое отделение. Знакомая пушка. Знакомые снаряды в боеукладке. Он зарядил бронебойным. Вручную развернул башню. Прильнул к телескопическому прицелу. Вон она, родимая! Орудие на вездеходе продолжало обстрел. Бурцев ответил.
По вражеской пушке попал со второго выстрела. Свалил, сбил с гусеничной платформы. Третий снаряд всадил в тягач. Добавил для верности еще один.
Потом засек позицию минометчиков: ребята засели у Ворот Печали Храмовой Горы. Их Бурцев опечалил парочкой фугасно-осколочных. И еще парочкой. Миномет умолк. Ворота слетели с петель. Очень хорошо! Доступ в цитадель цайткоманды со стороны города теперь открыт. Жаль, не достать отсюда внешнюю стену Иерусалима: обзор закрывают тесные улочки. Эх, будь «Пантера» на ходу… Вот на какой машине штурмовать бы Иосафатские ворота!
Бум! – вдруг грохнуло по броне.
Ху-у-ум! – отозвалось в ушах. Бурцев вздрогнул, зажмурился.
Попали? Подбили? Конец?
Да нет, вроде жив пока.
Бум! Ху-у-ум! Вот снова… И снова жив! Чудо, явленное под сенью храма Гроба Господня и церковью Святой Марии…
Бум! Бум! Бум! У-у-у-у-ум!
В голове гудело, как там на звоннице под колоколом, в который угодил снаряд. Знать бы хоть чем бьют-то… Бронебойным? Подкалиберным? Кумулятивным?
Дырок в броне видно не было. И расплавленный металл не брызгал, выжигая танковые потроха. Осколочными его, что ли, фашики охаживают? Зачем?
Бурцев прильнул к перископам кругового обзора. Осмотрелся. Выматерился.
Новгородский богатырь Гаврила Алексич – без ведрообразного шлема стоял на развороченной корме «Пантеры» и громыхал булавушкой о танковую башню.
– Эй-эй! – Бурцев приподнял люк.
По люку же и получил. Удар был страшен: воевода едва не свалился обратно.
– Сдохни, адово исчадие! – вдохновенно проорал Алексич. – Сдо-о-охни!
Безумный крик отчаяния и лютой, нечеловеческой ненависти.
– Я т-тебе сдохну! Догоню и еще раз сдохну! Мать твою, что ж ты творишь, Гаврила?!
Бурцев откинул-таки люк. Выскочил. Свалился с брони сам и стянул Алексича. Нечего на виду у немцев стоять.
– О! – глупо улыбнулся Алексич – Воевода!
Булаву – изрядно помятую, – Алексич с виноватым видом спрятал за широкую спину.
– Хоть бы оружие свое пожалел, а? – укорил Бурцев. – Что ж ты на мертвую железку кидаешься, как на супостата?
– Так это… самое… То ж супостат и есть. Я как увидел, что змей этот поганый сызнова оживать начал да огнем плеваться – сразу к нему. Добить решил нечисть.
– А как я внутрь влезал, не заметил?
– Не-а. Колокольня упала – я приказал ребятам оставаться на месте, а сам прибежал.
– А тебе самому что, не приказано было оставаться?
– Прости, воевода, не удержался, – повинился богатырь. – Я просто… Смотрю… Ну, в общем, думал, ты там того… этого…
Гаврила кивнул на развалины. Да уж, глядя на такое, только «того… этого…» и можно было подумать.
– Рано ты меня схоронил, Алексич… – хмыкнул Бурцев. Грязно-песочную фигуру на фоне огня он заметил вовремя. И взмах руки. И ленты стабилизатора в воздухе.
– На-зад!
Бурцев отпихнул Гаврилу от танка – за разбитый забор. Упал сам.
По «Пантере» шарахнуло. И не булавой вовсе. Гранатой. Ручной, противотанковой, кумулятивной.
Маленькая дырочка в броне и серия взрывов внутри… Сдетонировала боеукладка. Башню своротило, бросило на землю. «Пантеры» не стало.
Бурцев осторожно выглянул из-за укрытия. В стену – у самого уха – ударила очередь. Из-под перевернутого «Цундаппа» палил эсэсовец в обгоревшей форме. Уцелел, гад!
Вновь прячась за каменную ограду, Бурцев успел заметить: немец вскочил на ноги, бежит к пролому. В руках «шмайсер». И не только…
Еще граната! Осколочная. Противопехотная. «Железное яйцо» М-39 перелетело через забор. Стукнулось о землю.
– Лежать, Гаврила!
Бурцев уткнул Алексича мордой в камни. Да и сам приложился неслабо. Но оно того стоило!
«Яичко» разорвалось. Осколки разлетелись по церковному двору, посекли стены Сен-Мари-де-Латен и основание разбитой колокольни. А немец уже перекинул через ограду второй гостинец. Снова взрыв. Снова визг и свист над головой.
Вроде пока все…
Топот за забором.
– Сюда бежит, – процедил Бурцев. – К нам.
Гаврила вцепился в булаву. Да только вряд ли поможет сейчас твоя дубинушка, Алексич!
– Про Фиде! – прогремел вдруг за спиной боевой клич госпитальеров.
Франсуа де Крюе спешил к пролому. С обнаженным, поднятым к небу мечом. А в глазах – фанатичный блеск.
– Про Фиде!
«За веру!» – и этим сказано, выкрикнуто все: и готовность драться, и готовность умирать.
– Назад, Франсуа!
Не выйдет! Не повернет он назад! Иоаннит поклялся либо остановить немцев на подступах к Церкви Гроба, либо погибнуть. Остановить эсэсовца со «шмайсером» рыцарь, вооруженный мечом, не мог, а значит…
– Про Фи-и-иде!
Франсуа де Крюе пробежал мимо. До самого пролома пробежал.
Подпустив противника ближе, гитлеровец дал очередь. Почти в упор. Бурцев видел спину госпитальера, видел, как жутким фейерверком взлетели рваные кольчужные звенья и клочья гамбезона, как ударил из-под красной накидки кровавый фонтан.
Франсуа пошатнулся, силясь сделать еще хотя бы шаг, хотя бы шажок навстречу врагу. Не смог. Выронил меч. Упал сам. Метрах в трех от Бурцева.
– Деус Волт! – отчетливо расслышал тот в хрипе умирающего.
