– – Товарищ подполковник, а что будет с профессором Белиным? поинтересовался Пустельга. – Он нам очень помог, к тому же он нездоров…
– Верно подметили, товарищ майор, – Рощин жестко усмехнулся, – сердце явно пошаливает. Не волнуйтесь, на Лубянку он не вернется…
– Но… – Сергей вскочил, наконец-то сообразив, что ожидает старика, но подполковник, козырнув, уже хлопнул дверцей черной «эмки». Сердце упало. Пустельга почувствовал невыносимый холод, такой же, как в подземелье, возле черного гроба. Агасфер не шутил. В их странном путешествии к заброшенной церкви не было ничего смешного. «Саперы» боялись не зря: кто знает, что ожидает их?
– Ваша машина, товарищ майор.
Пустельга кивнул, стараясь не глядеть на деловитых «рабочих» в спецовках и «саперов» в серой форме. Они старались, служили честно, как и он сам, Сергей Пустельга. Впрочем, и тех, кто лез из кожи вон, и тех, кто пытался увильнуть, ожидала равная награда…
До вечера Сергей пролежал на койке, не отвечая на вопросы встревоженных медсестер. Зашел врач – новый, заменивший исчезнувшую Любовь Леонтьевну, и, покачав головой, прописал Пустельге какие-то таблетки.
Сергей не возражал, покорно принимая бесполезные лекарства. К чему? Сегодня по приказу филина убьют несчастного замученного профессора, виновного лишь в том, что он прикоснулся к краешку тайны. А чего ждать «майору Павленко»? Но даже не смертельная опасность лишала сил. В этот день Пустельга еще раз столкнулся с непреклонной волей, с силой, перед которой бесполезно любое мужество, любой ум. Сомнут, раздавят – и пойдут дальше…
Ночь принесла облегчение. Пустельга заставил себя встать и одеться. Надо поговорить с Сорок Третьим! Пусть это бессмысленно, ненужно – оставаться одному еще хуже. Сергей вдруг понял, отчего его тянет к этому жесткому, язвительному человеку: зэк не боялся. Наверно, было время, когда и Сорок Третий знал, что такое страх. Но зэк уже переступил невидимую черту, за которой человек имеет право сказать: «Смерть, ты – не зло…» В эту ночь дежурил незнакомый охранник. При виде Пустельги он, даже не ожидая приказа, мигом выложил на стол связку ключей. Похоже, ночные прогулки «майора Павленко» уже становились традицией. Что ж, и лазоревые петлицы иногда оказываются небесполезными…
Зэк уже ждал. На стук Пустельги балконная дверь немедленно открылась, Сорок Третий вышел на балкон и крепко пожал Сергею руку.
– Скучал, знаете ли, – сообщил он, извлекая из кармана пачку папирос. Что-то вам легко ключи дают, гражданин Сорок Первый!
– Считайте, меня посылают к вам с провокационными целями, – вяло отреагировал Пустельга.
– Ага, – непонятно, шутил зэк или говорил всерьез, – учту и это. Слушайте, Сергей Павлович, что-то вы сегодня какой-то серый. Я не цвет имею в виду…
Пустельга ответил не сразу. Рассказать? Зачем? Отнять у человека последнюю надежду?
– Просто пришлось спуститься в ад, – наконец решился он. – Пока на разведку…
– И как там? – заинтересовался зэк. – Сыро… А главное – выхода нет. Юрий Петрович, вы знаете, что такое осназ?
– Вообще-то не имею представления. Но если следовать логике, это какая-то мерзость особого назначения, и, кроме того, сия мерзость водится в аду. Угадал?
– Угадали, – вздохнул Пустельга. – Осназ – части особого назначения. Контора Ежова и госбезопасность – это, собственно, контрразведка. Осназ отряды убийц… Эти не выпустят…
Сергей замолчал, не зная, что сказать еще. То, что их не выпустят живыми из часовни, в которой когда-то молился Малюта?
– Прогулка в ад не добавила вам оптимизма, – усмехнулся Орловский. – А вы на что-то надеялись? Впрочем, я тоже надеялся. Правда, в ваше отсутствие довелось поразмышлять… Знаете, я отменяю свой заказ на лишний наган. Во-первых, я не американский ковбой, во-вторых, там, очевидно, будет Артамонова. Может, хоть ее пощадят…
Пустельга кивнул, хотя думал иначе. Теперь молчали оба. Зэк курил, глядя на темные кроны под окнами. Пустельга чувствовал себя растерянным и слабым. Почему он не в силах держаться как Сорок Третий? Может, он просто трус? Или у врага народа Орловского есть какой-то невидимый стержень, позволяющий сохранять достоинство даже сейчас? Сорок Третий – враг того, что Сергей обязан защищать, в его гибели все-таки есть какой-то смысл…
– Давеча перелопачивал свою память, – негромко заговорил Юрий Петрович. Думал, может, что вспомню… В общем, ничего не вышло, но вот всплыла одна история. Наверно, в университете рассказали. Про Марка Регула. Слыхали?
Пустельга покачал головой.
– Давнее дело, времен первой пунической войны. Рим высадил десант в Африке, надеясь взять Карфаген с налету. Армией командовал консул Регул. Сципиона из него не получилось, десант был разбит, сам консул попал в плен. Карфагеняне отпустили его домой под честное слово, чтобы помог заключить мир. На карфагенянских, естественно, условиях…
Зэк достал новую папиросу и щелкнул зажигалкой.
– Курю что-то много… Ну вот, Марк Регул приехал в Рим и сделал все, чтобы сорвать подписание невыгодного договора. А затем, несмотря на уговоры, вернулся в Карфаген. Так сказать, невольник чести… Вот я и подумал: зачем?
– Не хотел нарушить слова, – предположил Сергей.
– Хороший ответ для гимназиста, – усмехнулся зэк. – Это нам легко рассуждать: сдержал слово, данное неприятелю! Ерунда это все! Консул глава государства, главнокомандующий. Карфагеняне – просто идиоты, что выпустили его из рук. Ну с какой стати Регул должен был заключать невыгодный мир, когда ему самому уже ничего не грозило? Сорвал ненужные переговоры, спасся сам, обманул врага – герой! А от клятвы тогда умели легко освобождать, тем более данной под угрозой смерти. Может, он просто дурак? Вроде нет, дураков тогда в консулы не избирали.
– Так чего же он вернулся? – удивился Сергей.
– Именно потому, что Регул был очень умным человеком. И очень мужественным. Если бон остался в Риме, враги лишь пожали бы плечами: что, мол, возьмешь? Но он вернулся – на верную смерть, чтобы показать карфагенянам: римляне не боятся умирать. А это очень важно – доказать врагу, что ты его не боишься. Это деморализует: если нет страха смерти, чем еще напугать? Так что Регул поступил очень умно…
– И… что сделали с ним?
– Распяли на кресте. – Орловский скривился. – Похоже, нервы не выдержали. Карфагенянам Регула бы назад отослать, да с припиской, что им битые полководцы и бездарные дипломаты без надобности. Но, видать, духу не хватило… Его распяли на берегу моря, чтобы, умирая, смотрел в сторону Рима. А заодно отрезали веки…
– Зачем? – Пустельгу передернуло.
– Чтобы солнце выжгло глаза, – отрезал зэк. – Там народ тоже был изобретательный, не хуже чем у Ежова…
На фамилию железного наркома Сергей не реагировал. Защищать карлика он не собирался, да и в Ежове ли дело? Похоже, после ночной сцены у Вождя наркому придется туго. Ну и пусть! Даже если его прибьют к стене Лубянки, заставив смотреть в сторону Магадана. Заслужил… И все-таки история была странной.
– Вы меня что, подбодрить хотели? – не выдержал Пустельга. – Странный способ, знаете ли…
– Странный, – согласился зэк. – Скажите, гражданин майор, многие ли оказывают сопротивление при аресте? Можете не отвечать, догадываюсь. А когда следователь начинает издеваться, у многих хватает ума врезать ему под дых и умереть сразу, без мук? А когда вы людей к стенке ставите часто на палачей бросаются? Чтобы хоть одного вашего гада с собою утянуть? Нет?
– – Нет, – Сергей вспомнил то, что довелось слышать в Ленинграде, – почти никогда.
– Вот! – Орловский сжал кулаки. – Мрут, как бараны! Вот что страшно! А если бы каждого… Ну не каждого, пусть одного из сотни, довелось бы с кровью брать? Если б перед вами были не бараны, а волки? Да ваш конвейер захлебнулся бы кровью – и стал бы! Сопротивление – вот что нужно сейчас! Пусть пассивное, пусть как Марк Регул! Надо показать вашему Сталину: страна не боится, есть люди, которым плевать на ваших «малиновых» «лазоревых» и прочую банду…
– Интересно, за что вас все же арестовали? – невольно усмехнулся Пустельга. – Знаете, гражданин Сорок Третий, у нас в Ленинграде об этом иногда говорят. Шепотом, конечно, среди своих. Но вывод прост: почти никто из арестованных не считает себя виновным. Верят власти.
– Да, наверно… – Орловский вздохнул. – Плохо, что мало кто задумывается об очевидной вещи. Никакая власть – даже самая «своя» – не имеет права творить такое. Простой инстинкт самосохранения нации… А его, похоже, и нет. И это ужаснее всего…
Зэк помолчал, затоптал недокуренную папиросу и хмыкнул:
– Воображаю, что вы обо мне подумали! Герой сопротивления сидит в санатории и кушает манную кашку? Знаете, когда я оклемался и немного понял, что к чему, была мыслишка – разобраться с теми остолопами, что сторожат за дверью. Но потом решил: это слишком просто. Раз мною такие шишки, как товарищ Иванов, заинтересовались – нет, не дезертирую! Мне на него тоже взглянуть любопытно…
