– Есть такое средство управления, как мода. В Европе модно сейчас джинсы тертые и рваные.
– Так буржуи с жиру бесятся.
– Нет. Им дали моду. Они и ходят. И у нас будут. Одежда, особенно у женщины, формирует восприятие себя в мире. Когда чувство собственного достоинства у тебя будет больше? Когда оденешься, как древнерусская княжна или когда пойдешь в рванине?
– Одежда тоже привилегия?
– Конечно. И всегда была. У рабов своя одежда, у господ – своя. Рабы будут и цепи символические носить, и кольца в разные части вставлять. Сами добровольно. И посчитают это передовым.
– Хорошо. Но развить способности, это тоже привилегия?
– О, да еще какая. Особенно, как у тебя. В движения встраиваться не пробовала?
– Как Олеся у Куприна? – я сразу поняла, про что она говорит.
– Да. Как Олеся.
– Врать не буду. Было. Но никто не пострадал.
Я прочитала, как героиня рассказа о колдунье заставила упасть на колени своего кавалера, правда, по его просьбе. Решила сама восстановить метод. Копировала движения, создавала образ, но такого результата получить не удалось. Никто не падал. Пока. Зато воздействие есть, хоть и слабое. Для его проявления нужен не стоящий, а двигающийся человек. Лучше всего подошли фигуристы. Движения сложные, немного нужно, чтоб упасть. Как раз прямая трансляция с соревнований была. Уронила троих подряд. Стыдно потом стало. И решила без крайней нужды так не делать.
– А представь, что так можно сделать с самым главным. Или его водителем. Открою факт – при должных условиях человек своими способностями может сломать любой механизм на расстоянии. А уж такие сложные, как сейчас, и вовсе легко. Понимаешь, какая это угроза?
– То есть меня сразу надо расстрелять?
– Именно. Сразу. Это очень серьезно для власть имущих. Лечение – ладно. А что другое, никому не показывай.
– Они этого боятся?
– Не только. Здесь прямая угроза, не более. Есть вещи серьезнее. Но о них поговорим позже.
– А если все же человек сильнее других, что с ним будет?
– В точку! Героев нужно убивать – их лозунг. Герои в смысле не крайнего выражения рабства и преданности, а независимые в выборе люди. Поэтому или герой принимает их условия или умрет. Это универсальный принцип для всего. И для воинов, и для актрис, и для ученых. Независимых героев быть не должно. Должны быть рабы, готовые к самопожертвованию за интересы лидеров.
– С воинами понятно. А актрисы причем?
– Символ надо растоптать. Вот причем. Полюбит народ образ чистой девушки, а потом ее фото в голом виде на плакат печатают и в журнале.
– Такого же нет!
– Пока нет. Мы говорим о направлении развития нашего общества. А оно именно такое.
– Тогда выходит, что не все так плохо сейчас у нас в стране?
– Да. Люди научились выживать. Несмотря на репрессии, искусственный голод и нищету. Замкнулись в своем мирке и плохо доступны для воздействия. Этот мирок и разрушат, чтобы выковырять их, как из раковины. А когда станут беззащитны, попадут в намного худшее рабство.
– И не сбегут?
– Далеко не все. А одно из средств удержания – манипуляция. Сейчас послушай, это важно. Вообщем, это когда тебе не оставляют выбора, и приходится делать, хотя для тебя все варианты неправильные.
– Так можно в этом разобраться и послать всех подальше.
– А вот здесь самая сложность и есть. Используют струны души корневые, такие, что против не пойдешь. Мистическое чувство, например.
– Про которое Кант говорил?
– Не совсем, – смеется она, – начитанная ты моя. Оставь философию в покое. Это наука о человеческих заблуждениях. Схема проста. Человеку свойственно стремиться вверх. Он и стремиться. По разным направлениям. Например, любит Родину. А ему – вот твоя Родина, пьянь кругом, рвань и быдло. Или вот – мы, которые изо всех сил бьемся с мировым капитализмом и не щадим для этого ни стариков, ни женщин, ни детей, ни академиков, ни художников. Причем, своих. Если любишь Родину, клянись нам в верности и служи. А нет – ты предатель Родины и враг. И человек переносит священное чувство любви к своему народу, от которого уже одни ошметки, и к Родине на партию и комсомол. И получает священное красное знамя, священную мумию в священном мавзолее.
Или любовь к Богу. Идет человек служить своему самому чистому Идеалу. А там – да, по сути, они же. И говорят, Церковь, это мы. Постриг принял, рукоположился, так служи нам и по нашим правилам. Или еретик, изгой и анафема тебе. И служит человек, пожертвования начальству засылает, стучит на прихожан куратору из КГБ, постепенно соглашается с содомитством. Хотя Господь Иисус Христос учил ровно наоборот. Или возьми такой атавизм, как старых божеств. Клятва Гиппократа у врачей, например. Назвался врачом, значит, должен работать не щадя себя и день и ночь. А на любые возражения – ты же клятву давал. Хотя никто эту клятву не читал. И нет там ничего про подвиги по приказу.
– Но можно служить в церкви без лицемерия?
– Очень недолго. Есть такое понятие, как система. Она не ломает сразу, а гнет постепенно. И противостоять ей – либо прогнешься, либо уйдешь. Это я к твоему вопросу о КГБ
– Это для меня сейчас самое важное. Меня Олег напугал.
– Система там очень продуманная, и уйти оттуда сложно. Поэтому однозначно, лезть в нее не надо. Но на системе можно покататься. Как Маугли на быке.
– Показать, что ты не против и использовать блага, которые она дает?
– Да. Но вовремя соскочить. Это тонкий момент. За явный обман отомстят. Советую показать, что ты помогаешь конкретному человеку, а не организации. И держаться от конторы подальше.
Вопросов у меня много. Но всегда беру время подумать. Да и Олег уж ждет.
Точно, знакомая машина. Молодую кровь никуда не денешь. Я соскучилась. Но показывать это остерегаюсь.
– Давай к нам, на ужин? Потом отвезу.
– Ну, давай.
Дома мама учится. Скоро сессия. Так что лучше придти сытой. И она знает, что я задержусь, переживать не будет.
Родителей его в квартире нет.
– Они в театр ушли. Спектакль только начался. Часа три будет.
– Ах, ты хитрюга! – я делаю неумелый девчачий кулачок и тихонько тычу ему в щеку.
Олег уклонился. Я ощутила его руки на талии. Властные губы нашли мой рот и заставили его раскрыться. Внизу живота сжалось все в жаркий ком. И что теперь делать? Упругий язык вторгся. Я робко ответила своим язычком. Он долго не отрывался. Руки с талии скользнули ниже. Сквозь юбку он щупал попу. Я чувствовала его дрожь и твердую плоть. Отпустив, сказал:
– Прости. Я схожу с ума, когда ты рядом. Не контролирую себя.
Мы отдышались. Он повесил упавшую на пол куртку. На улице не холодно, и под курткой у меня только клетчатая рубашка с длинным рукавом. Есть еще черный большой шелковый платок, повязанный вокруг шеи. Волосы сплетены в одну косу и перехвачены синей резинкой.
– Ты меня так съешь когда-нибудь, – стараюсь скрыть смущение.
– Не съем. Но хочу тебя всю без остатка. Не думай, что только ради физической близости. Я уже говорил. Я люблю тебя. И все, что в тебе.
Я вижу, что он старается не обидеть меня. Энергия от него пышет. Мне даже жарко. Его взгляд скользит по расстегнутой верхней пуговке рубашки.
– Олег, там нет ничего загадочного. Все как у всех. Бренная оболочка.
– Не смейся. Это твое. И поэтому прекрасно, какое бы ни было. Я тебя понимаю, в двадцать четыре года для твоих шестнадцати уже взрослый дядька.
– Неправильно ты меня понимаешь. Разве возраст что-то определяет? Ты боишься быть отверженным. Я же сказала, я тебя не оттолкну.
Мы около стола в большой комнате.
– Я хочу тебя увидеть. – Тихо произносит он.
– Смотри, – выдыхаю я, глядя в пол.
Он подходит. Мое лицо в его ладонях. Мы смотрим глаза в глаза. Он целует в щеки, в губы и шею. Расстегивает пуговицу на рубашке, вторую, третью. Одним пальцем обнажает плечо и целует его. Затем второе. Лифчика у меня нет. Рубашка падает на пол. Трещит молния. И юбка у ног. Он встает на колени и стягивает черные колготки вместе с трусиками. Я переступаю в сторону. Отхожу и несколько раз верчусь вокруг себя.
