— Гостинец тут тебе принесли.
Вахтёрша, не вставая со стула, дотянулась до полки на стене. Взяла оттуда бумажный пакет, на котором проступили тёмные жирные пятна. Протянула его мне.
— Что это? — спросил я.
— Пирожки, — сказала вахтёрша. — С ливером. По четыре копейки за штуку. У меня такие рядом с домом продаются. Вкусные!
Женщина закатила глаза — изобразила восторг.
— Мне?
Я сунул в пакет нос — от запаха выпечки закружилась голова. Рот вновь наполнился слюной. Почудилось, что ещё минута и я свалюсь от голодного обморока.
— Тебе, тебе, — сказала вахтёрша. — На целый рупь девка накупила — не пожадничала.
— Какая… девка?
Я с трудом отвёл от пирожков взгляд.
— Чёрненькая такая, остроносая. Я и имя её записала. Погодь…
Женщина открыла ящик стола, вынула оттуда толстую тетрадь большого формата. Зашуршала страницами. Отыскала нужную запись — ткнула в неё пальцем.
— Вот, — сказала она, подняла на меня глаза. — Светлана Пимочкина. Знаешь такую?
— Пимочкина? Светка?
Я покачал головой.
— Хорошая девчонка на вид, — сказала вахтёрша. — Расстроилась, что не застала тебя. Весёлая, говорливая. Симпатичная.
Женщина сурово нахмурила брови.
— Не обижай её, Усик!
Я сумел сохранить серьёзное выражение на лице — не усмехнулся.
— И не собирался!
Прижал руку к сердцу и к значку.
— Я вообще с ней ничего не собирался делать, — заверил я. — Честное комсомольское! И не собираюсь.
Морщинки на лбу женщины разгладились.
— Ну… то тебе решать — дело молодое, — сказала вахтёрша. — Но девка справная. Мне понравилась. Жалко будет, если обидишь. Уши тебе откручу! Так и знай.
Я всё же улыбнулся.
— Ничего не будет. Обещаю. Пожалею свои уши.
— Это правильно.
Вахтёрша постучала по столешнице.
Я предложил поделиться с женщиной пирожками. Та поначалу отказывалась. Хотя и посматривала на пакет с интересом. Я настоял: заявил, что не смогу съесть все пирожки в одиночку. А соседи по комнате явятся только завтра к вечеру. «Столько я точно не осилю. Двадцать пять штук! Я же не проглот и не чемпион по поеданию пирожков! Пропадут ведь до завтра без холодильника. Жалко». Женщина выбросила белый флаг — выложил на тарелку пять продолговатых, похожих по форме на сосиску в тесте, пирожков.
— Спасибо.
— Это не мне — Светке.
— Ей тоже скажу. Ведь придёт ещё?
Я не ответил — лишь вздохнул.
— Ступай уже, герой-любовник, — сказала вахтёрша. — Да! Что там с химчисткой? Успел? Приняли твоё пальто? Смотрю: вернулся ты без чемодана.
Я остановился у порога. Старался не прижимать к груди пакет с пирожками — чтобы не испачкаться. Мысленно уже пил чай и заталкивал в рот аппетитно пахнувшую выпечку. «Спасибо тебе, Света Пимочкина, — думал я. — Ты — настоящая комсомолка и боевой товарищ». За своевременно доставленные пирожки я сейчас был готов простить комсоргу даже её регулярное занудство. Вот уж верно говорят: путь к сердцу мужчины лежит через желудок… до тех пор, пока мужчина голоден.
— Приняли, — сказал я. — Велели приехать за пальто завтра, рано утром. Заверили, что будут ждать меня — с нетерпением.
— Завтра? В воскресенье?
Пожал плечами.
— Неудобно было спорить, — сказал я. — Деньги же с меня за работу не возьмут. Так что, сами понимаете: утром — так утром. Придётся мне потревожить вас на рассвете.
Подумал: «Зря не посмотрел расписание автобусов. Неплохо было бы явиться к Каннибалу затемно. Темнота — друг маньяков, молодёжи и мстителей-комсомольцев».
— Чего уж там, — сказала вахтёрша, махнула рукой. — Тревожь.
Проблем с автобусом утром не возникло. В этот раз я даже прокатился с относительным комфортом. Нашёл свободное место, чтобы присесть — невиданное дело для поездок в нынешнем общественном транспорте. Никто не дышал мне ни в лицо, ни в шею. Не били меня по ногам сумками и чемоданами. Не пихали в бок локтями и не наступали на ноги. Даже воздух в салоне показался свежим, лишь слегка пропитанным парами бензина и табачным дымом. Я смотрел на проплывавшие за окном жёлтые огни окон, боролся с сонливостью, размышлял.
Но думал вовсе не о цели своего утреннего приключения. С ней я давно определился — не видел смысла мусолить её в голове снова и снова. Думал я… о прошедшей ночи. Ночью ничего необычного не произошло — ничего необычного в понимании студента из тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Никто не горланил песни под гитару, стены комнаты не содрогались от ритмов дискотечной музыки, не ломились в дверь пьяные соседи. Не услышал я ни шума пьяных разборок, ни женского визга, ни топота ног неумелых танцоров.
И это в субботу вечером, перед единственным выходным! Невиданное дело… для девяностых годов. И вполне обыденное явление для нынешнего времени. Я вспомнил, как Славка Аверин прятал в шкаф бутылку из-под «Столичной»; а потом, как он выносил её из корпуса, завернув в газету и спрятав в пакете с тетрадями — словно иностранный шпион, укравший в Кремле сверхсекретную документацию. Во времена моей прошлой учёбы бутылки из-под спиртного студенты не прятали — горделиво расставляли вдоль стен, будто устраивали выставку.
Нынешние студенческие нравы, бесспорно, отличались от тех, что я помнил. Чем-то походили на ту строгость (дежурные на каждом этаже!) и стерильность (блестящий чистотой пол!), что мне привиделись при посещении общежития младшего сына. Никаких окурков на полу, никаких следов от разбрызганного винегрета в коридорах на этажах утром, никаких следов крови на стенах после ночных драк. В жизни нынешних студентов едва ли не полностью отсутствовало всё то, что раньше мне виделось естественной частью общежитской атмосферы.
Мне казалось странным и необъяснимым, что при нынешних скромных габаритах я пока ни разу не стал объектом для издевательств со стороны сверстников. За почти неделю моей жизни в общежитии никто не пытался набить мне морду, чтобы показать собственную крутость. Не делали попыток «отправить меня за водкой» — ни один первый курс на моей памяти (в девяностых) не избежал таких нападок. Я не заметил, чтобы озлобленные старшекурсники вламывались в чужие комнаты — разыскивали украденные у них вещи.
«Ну, прямо настоящий коммунизм, — думал я, — в отдельно взятом корпусе общежития. Торжество справедливости, равенства и братства. Ещё бы советские студенты научились смывать после себя в туалете — цены нынешним комсомольцам не было бы».
Я видел, что и
