церковников никто не интересуется, «почём опиум для народа».
— Будь я тебе отцом, давно запорол бы за непочтительность к духовному сану! Ишь, разлёгся на пути, дабы рабы Божии об него запинались, дак ещё и пасть раззявливает!
— Тебя б так взрывом шандарахнуло — небось вовсе б через реку перелетел!
— А ну, нишкните оба! — главному стрельцу надоела наша перебранка.
У человека служба — патрулировать, а не разбирать, кто прав, а кто наоборот.
— Ты вообще чей холоп будешь, отрок, и пошто у башни отираешься?
Вопрос мне резко не понравился: холоп — это почти что раб, оказаться в этой категории населения — самое последнее дело. Хуже только вообще в плен попасть: к татарам, полякам, шведам… Кто там ещё в эти времена на Русь наскакивал, уже и не припомню… калмыки вроде бы, или они позднее прикочевали?
— Степан я, сын пушкаря Тимофея Степанова, сроду ничьим холопом не бывал. А лежать здесь — лежал, не отрицаю. Когда ворота подрывались, не успел далеко отбежать, вот когда грохнуло — меня и пришибло, до сих пор голова болит и что в животе было — всё выблевал. Да ещё пока лежал без памяти, кто-то сапоги с ног стянул, не побрезговал. Спасибо, хоть не догола раздел…
В огорчении я сплюнул наземь, стараясь угодить поближе к скандальному чернорясцу. Понятно, что обувку мою не он попятил, но сволочь первостатейная. Как раз такие в сорок первом году для гансов приветственные молебны служили да комсомольцев и раненых наших на казнь выдавали. Были, конечно, и честные попы, встречал и таких: но те бы ни в жизнь избивать хлопчика не стали, тем более без причины. Именно потому, что порядочные, а этот — козёл в камилавке, иначе не скажешь.
— А послухи у тя есть, Тимофеев сын, что сапоги скрадены?
— Откуда, начальник? Говорю же: без памяти лежал. Если кто чего и видел, так, должно быть, давно по своим делам ушёл…
Стрелец внимательно оглядел группу зевак, задумчиво почесал бороду и вопросил:
— Православные! Есть ли ещё послухи про лай да бой [90], да про скрадену обутку? А то ить по Судебнику велено, дабы не менее двоих послухов-то было, да чтоб не холопского звания, поелику им веры не дают [91].
— Ан есть у меня послухи! — Заступившийся за меня дядька ещё больше напыжился. — Вот сей муж — указал он на какого-то мужчину в буром кафтане, да ещё Еропка Петров, что бумагою да чернилом торгует, лавка его на Торгу обочь Покрова на Рву [92], ино он исшед куда-то, потребно за ним посылать. Да ещё сей вьюнош, что себя Степаном Тимофеевым назвал.
— Подлинно ль ты послух? — Старший стрелец теперь обращался к бурокафтанному брюнету.
Тот огладил красиво подстриженную «лопатой», почти мультяшную бороду, рефлекторным движением подправил ус и лишь затем ответил:
— Яз Вторак Истомин, нарядчик [93] теремной. Истинно зрел всё. И как сей лободырь на отрока с вервием накинулся, и как Иван Михайлов за того заступился, а расстрига, аль кто он ещё есть, Ивана Михайлова поносил. Яз Ивана знаю добро, он меньшим дьяком в Разрядном приказе служит, усадебки наши в Замоскворечье одна от другой неподалёку. Не поспел вборзе, гляжу: энтот уже на земле, а кто-то «караул» кричит.
— Выходит, у тебя, дьяче, двое послухов, да только одного на месте нету, сыскивать потребно. А у тебя, — жест в сторону моего обидчика — един послух всего. А посему следует быть тако: поелику крови нету, а лаю было ли аль нет, мы не слыхали, то поступим по правилам: до завтрева вы, оба-два, своих послухов сыщите да опосля обедни ступайте в Судную избу, тамо и тяжбу свою ведите. Да денег на пошлину прихватить не запамятайте. Тамо разберутся, было ль поношение дьяческой чести аль бой лица духового. Аз же ныне о сем деле доложу и поелику обоих вас знаю — не советую балахвостить [94] аль суемудрие казать.
Заступившийся за меня Иван Михайлов попытался перечить:
— Погодь, человече! Как так у тебя выходит, что у меня двоих послухов счёл. А вон он, третий-то, аль не перед очами стоит? — ткнул тот пальцем в мою сторону.
— Стоять-то стоит, ан отрок ещё, вёсен с дюжину, а посему в послухи ему не можно.
И, вновь обращаясь ко мне, главный стрелец распорядился:
— Ты, Стенька, ступай-ка до дому к мамке, небось, заждалась тебя уже. Нечего тебе тут делать-то.
Добрый дядька попался. Да вот беда: и моя родная мама из будущих времён, и Стёпкина — обе уже давно покинули мир живых… А где искать дядьку Глеба — ума не приложу, да и остался ли жив скоморох? День нынче выдался суматошным да кровавым, немало народу полечь успело…
— Сирота я. Матушка в голод преставилась, а отец в эту зиму. И годов мне не дюжина, а пятнадцать будет на Степана Галатийского [95].
— Выходит, четырнадцатого травня [96], через седмицу всего… Ну, коли до того дня тяжба затянется, хотя и навряд ли — можешь тогда сам в Судную избу пойти да послухом сказаться. Да только мелковат ты да статью не вышел, посему потребно, дабы с тобой добрый муж пришёл да поручился, что ты и впрямь пушкарёв сын да пятнадцать вёсен тебе стукнуло [97]. Есть ли у тебя таковые поручители?
М-да, вопрос вроде бы и простой, да как ответить? Сам-то Стёпка вращался в самых низах местного общества. Ниже скоморохов по статусу — только откровенные, неприкрытые уголовники, смерды, холопы да нищие на паперти… Да и не помню отчего-то никого из Стёпкиных знакомцев, кроме членов ватаги да Андрея-бобыля, пускавшего на ночлег.
Кстати, почему? Раньше личность тёзки периодически проявлялась и не только делилась знаниями, но и перехватывала управление телом, прогоняя меня, Ртищева, во тьму… А вот с момента взрыва эрзац-фугаса из набитого порохом котла — как отрезало… То ли Стёпка затаился в самом дальнем уголке подсознания, то ли вообще душа отлетела? Если так — то желаю пареньку воссоединиться с родителями на в Раю, если правду говорят попы про тот и этот свет.
Но кого можно вот прямо сейчас назвать «поручителем», чтобы не вызвать у стрельца негативной реакции? Не думаю, что служилый люд относится с уважением к околокриминальным кругам, к которым скоморохи прямо относятся. Никифор Первак точно убит, при мне дело было. Дядька Глеб, если и жив, что тоже под вопросом, наверняка продал награбленное при погроме и пропивает вырученные деньги. Гришка-скоморох вообще исчез в неизвестном направлении…
