стала для меня едва ли ни связующей нитью с будущим. В её коридорах мне казалось, что за окнами не восемьдесят первый год. А я снова в две тысячи двадцатом: на десять дней заглянул в столицу для консультаций с московскими врачами. Здесь мне даже чудилось, что я опять женат.
«Холост, — успокоил я себя. — Совершенно точно: холостой». Посторонился, пропустил эмоциональную молодую пару, покидавшую гостиницу. Услышал обрывки фраз на французском языке. Вспомнил, что Снежка говорила: на открытии гостиницы два года назад выступал известный французский певец Джо Дассен. Мои одноклассники хором выразили сожаление о том, что не были в «Космосе» «тогда». Я согласился с ними: с удовольствием побывал бы на выступлении Джо Дассена. И с сожалением подумал: уже не побываю. Потому что знал: Дассен скончался от сердечного приступа двадцатого августа прошлого года, не дожив до сорока двух лет. «Француз приезжал сюда два года назад, — мысленно повторил я. — Когда Волкова уехала в Рудогорск. И когда сбежал Лившиц».
«Не в самое удачное время я вернулся в прошлое, — промелькнула мысль. — Уже умерли Леннон, Высоцкий и Дассен. И все: почти год назад. Закончилась олимпиада, улетел олимпийский мишка. Жаль, что сейчас восемьдесят первый, а не восьмидесятый. Или ещё лучше бы: семьдесят девятый». Я вздохнул, посмотрел вслед французам — сообразил, что на концерте Дассена теперь не побывают и они. Вошёл в распахнутые двери. Вестибюль гостиницы встретил меня шумом множества голосов и ароматом кофе. Я невольно остановился, когда взглянул на длинные очереди к стойке администраторов. Покачал головой. Справа от входа заметил скучавшего с газетой в руках молодого мужчину, явно советской наружности. Припомнил, что видел вчера нескольких похожих на него — огляделся.
Встретился взглядом с глазами Дарьи Матвеевны Григалавы, корреспондентом газеты «Комсомольская правда». Журналистка стояла на том самом месте, где я вчера играл на гитаре и пел песню для гостей из Острова Свободы. Наряженная в знакомый деловой костюм (в котором я видел её утром). При виде меня Григалава победно улыбнулась. Дёрнула за руку стоявшего рядом с ней усатого фотографа (тот нехотя отвлёкся от разглядывания экзотично одетых барышень-иностранок). Сощурилась, словно прикинула мои дальнейшие действия. Я не развернулся и не слинял на улицу — хотя испытал такое желание. Покосился на мужчину в сером пиджаке. Сделал глубокий вдох, шумно выдохнул: успокоил заметавшееся в груди сердце. Расставил руки и устремился к журналистке.
Воскликнул:
— Дашенька! Какими судьбами?
— Здравствуйте, Котёнок, — сказала журналистка. — Вы знаете, почему мы здесь. Мы пришли к Алине Солнечной.
— К кому? — переспросил я.
Продемонстрировал удивление: вскинул брови.
Журналистка качнула головой, сунула руку в сумочку и вынула оттуда чёрно-белую фотографию (форматом десять на двенадцать сантиметров).
— Уверена, что видела вчера рядом с вами именно эту девушку, — сказала Григалава.
Она показала мне фото — я узнал снимок из газетной статьи, где демонстрировала ямочки на щеках двенадцатилетняя поэтесса Алина Солнечная.
— Знакомое лицо, — произнёс я. — Можно?
Протянул руку.
Дарья Матвеевна вручила мне фотокарточку.
Я посмотрел на совсем ещё детское лицо Алины. Снова отметил, что у неё чудесные ямочки. Дёрнул плечами.
Сказал:
— Я уже видел эту фотографию. «Недетские стихи». Так, кажется, называлась та статья?
Журналистка поджала губы.
— Вышедший в тираж поэт воспользовался выдумкой своей любовницы, — процитировал я статью. — Он ухватился за рассказанную ею совершенно неправдоподобную историю о талантливых стихах четырехлетнего ребёнка, потому что увидел в этом шанс привлечь внимание и к своим теперь уже никому не нужным сочинениям.… Длилась эта народная любовь до тех пор, пока милая девочка не превратилась на глазах у всей страны в избалованного, дерзкого и грубого подростка.
Я помахал фотографией.
Сказал:
— На этом снимке Солнечная не похожа на дерзкую, грубую и избалованную. Не находите?
Дарья Матвеевна взглянула на изображение Алины, покачала головой.
— Это была не моя статься, — заявила она. — Я никогда не считала Алину дерзкой и грубой.
Журналистка скрестила на груди руки, посмотрела мне в лицо.
— Тогда в похожем ключе писали не только мы, — сказала она. — Так было нужно. Я… не могу вам этого объяснить. Просто поверьте мне.
Дарья Матвеевна пожала плечами.
— И после этого вы надеетесь: Алина Солнечная даст вам интервью? — спросил я.
Покачал головой.
И разорвал фотографию на две части.
— Ты что творишь⁈ — воскликнул фотограф.
Он дёрнулся, прижал руки к фотоаппарату.
Я сложил половинки фотографии вместе и снова разорвал их.
Произнёс:
— Ой, какая жалость! Ой, какие мелкие кусочки!
Журналистка печально улыбнулась. Стояла спокойно, смотрела на остатки фотографии.
А вот фотограф не устоял. Он всплеснул руками и ринулся ко мне. Но замер, когда увидел мою ухмылку.
— Да я тебя!.. — сказал он.
Усатый сжал кулаки.
— Давай, мужик, — сказал я, — не останавливайся. Здесь самое место для драки. На тебя смотрят иностранные туристы. За тобой наблюдают как минимум два офицера КГБ. Доставь им всем удовольствие: устрой потасовку со школьником.
Журналистка схватила своего спутника за руку.
— Олег, не надо…
Фотограф побледнел, настороженно огляделся по сторонам. Мне почудилось, что его усы печально обвисли.
— Юноша… как вас зовут? — спросила Григалава.
Она говорила тихо, спокойно. Пристально смотрела мне в глаза.
— Иван, — ответил я.
И добавил:
— Котёнок.
Ухмыльнулся. И протянул руку: фотографу. Тот не сразу, но пожал её.
Усатый взглянул на меня исподлобья.
— Олег Слуцкий, — представился он. — Странная у тебя, пацан, фамилия.
Мужчина поправил на шее ремешок фотоаппарата.
— У меня нормальная фамилия, — возразил я.
Фотограф хмыкнул. Но промолчал.
— Иван, мне не нужно интервью, — сказала журналистка. — Я не получила от редакции задание на статью об Алине Солнечной. Я здесь по собственной инициативе. Хочу просто поговорить с Алиной. С глазу на глаз. Не под запись.
— А если она не захочет с вами говорить? — сказал я.
— Ну…
Журналистка выдержала паузу.
— Иван, устройте нам встречу, — сказала она. — Такую, чтобы Солнечная меня увидела. Пусть она сама решит, будет ли со мной разговаривать.
* * *
Волкова вернулась в гостиницу раньше наших одноклассников.
Разбудила меня.
Я потёр глаза, зевнул. Отметил: Москва за окном уже погрузилась во мрак.
— Просыпайся, — повторила Волкова. — Вот. Это тебе.
Алина положила на кровать рядом со мной перевязанный шпагатом бумажный свёрток.
— Что там?
Я надел очки.
— Разверни и посмотри.
Волкова подпёрла кулаками бока.
Торшер светил за её спиной — лицо Алины скрывала тень.
— Ты журналистку внизу не встретила? — спросил я.
Приподнялся на локтях.
Алина тряхнула волосами.
— Прошмыгнула по вестибюлю тихо, как мышка, — сказала она. — Никого не разглядывала.
Я рассказал Волковой, как пообщался сегодня с Дарьей Григалавой.
— Что ей от меня нужно? — спросила Алина.
Не почувствовал в её голосе волнения или ноток испуга.
— Понятия не имею, — сказал я. — Утверждала: хочет с тобой просто поговорить. Не уточнил, что в её представлении значит «просто», а что «сложно». Поленился спорить с этой дамочкой. Назначил вашу встречу на понедельник: на девятое число. Сказал, что в выходные ты будешь с утра и до вечера занята.
Волкова чуть склонила на бок голову.
— На девятое? — сказала она. — Но ведь мы восьмого утром отсюда уедем.
Я зевнул.
— Вот именно. Уедем. И пусть ждёт тебя в понедельник хоть до морковкина заговенья.
Уселся на кровать, придвинул к себе бумажный свёрток. Взвесил его в руках. Понял, что Алина принесла не стопку книг.
Заметил: Волкова улыбнулась.
Я распутал завязанную двойным рифовым узлом верёвку. Заглянул под серую обёрточную бумагу. Не удержался: присвистнул.
— Откуда такая роскошь? — спросил я.
Взял в руки знаменитые синие «адики»: новые, с тремя белыми полосками. Взглянул на ребристую подошву. На пятке кроссовка увидел надпись «Adidas», а не уже ставшую привычной «Москва».
— Взяла на размер больше, чем твои ботинки, — сказала Алина. — Испугалась, что будут малы.
«Ничего, Ваня, если будут велики, вату в носок положишь», — память воскресила мамины слова.
Я повертел кроссовок, осмотрел его со всех сторон.
Спросил:
— Сколько такая прелесть сейчас стоит?
Волкова пожала плечами.
— Какая разница? — сказала она. — Это подарок. Тебе. От меня.
Я покачал головой.
— А не дороговато ли для подарка?
Помахал кроссовкой.
— Эти «адики» у спекулянтов стоят раза в три больше, чем месячная пенсия твоей бабушки.
Волкова пожала плечами.
— Что с того? — сказала Алина. — Я у бабушки денег не брала.
Она покачала головой.
— Мама и бабушка не тратили те деньги, что платили за мои книги,
